Короткое прощание
За пропастью во ржи (Rebel in the Rye), 2017, Дэнни Стронг
Армен Абрамян рецензирует фильм Дэнни Стронга
Некий беззаботный молодой человек из респектабельной еврейской семьи решил посвятить свою жизнь писательскому труду. Он идёт наперекор заветам отца – торговца копчёностями, но за его же счёт поступает в Колумбийский университет, где, впрочем, особых усилий к учёбе не прилагает. Зато там у него появляется покровитель в лице либерального преподавателя, открывающего юные дарования. Студент переживает влюблённость в красивую дочку известного драматурга, идёт на войну, страдает от посттравматического синдрома, впадает в депрессию, выходит из кризиса, написав книгу всех времён и народов. Но успех загоняет его обратно в тесный короб душевной тревоги, и тогда он всецело отдаётся дзен-буддизму, отгораживается от мира, перестаёт публиковаться и пишет только для себя. Такая вот обыденная, ничем непримечательная история. Но у неё есть пара важных поправок. Богатенький оболтус – один из литературных столпов прошлого века Джером Дэвид Сэлинджер, а книга всех времён, соответственно «Над пропастью во ржи». Делают ли эти факты ещё одну историю о трудностях на пути реализации творческого дара оригинальнее прочих? Едва ли.
Похоже, скоро нас ждёт вал обращений к биографии писателя и экранизаций его творений: вряд ли наследники Сэлинджера будут столь же принципиальны в столь категоричном отношении к Голливуду. Не пройдёт и десяти лет, как Холден Колфилд получит своё долгожданное (хоть и не слишком необходимое) экранное воплощение. Постановка же дебютанта Дэнни Стронга, своего рода, для затравки, дабы подготовить почву.
В виду того, что Сэлинджер добровольно самоустранился из общественной жизни, жёстко пресекая какую-либо информацию о себе, долженствующую появиться в тех или иных мемуарах или эпистолярных публикациях, мы не имеем канона в восприятии того, каким был человеком красавчик Джерри. У нас нет в арсенале окрашенной в массовом сознании определяющей черты его характера, будь то неистовое бунтарство, свойственное Хемингуэю, или манерная скованность Фицджеральда. Прошлогодний «Гений» Майкла Грандаджа, к примеру, весьма удачно эксплуатировал канонические стереотипы о видных американских литераторах, выше упомянутых – в том числе. Николас Холт, исполняющий роль Джерри, и рад бы позаимствовать что-нибудь этакое, надеть фактурную маску с «чужого лица», да не с кого. Отсутствие личностного контрапункта, необходимого для драматургического конфликта, авторы компенсируют, выявляя очевидное с «другого конца».
Кадр из фильма “За пропастью во ржи”
Холт играет до боли узнаваемую творческую личность, испытывающую кризис веры в собственный талант. Подкорректировать сеттинг и это мог быть кто угодно, относящийся к любому виду искусства и живущий в любую временную эпоху, потому что проблемы, с которыми сталкивается герой – типичные для всех. Точка опоры соответственно находится в творениях творца, следовательно, самый простой путь – поставить знак равенства между автором романа и его литературным детищем. Уже колоссальная ошибка. Как и неуклюжая попытка провести нарочитый мостик от Колфилда к «буддистским» главам о семье Глассов.
Фильм спасает его ненавязчивость и спокойный темп. Он не истеричен, не надрывен. Не несёт в себе посыл откровения. Он настолько поверхностен и незатейлив, что этим и симпатичен. Страница в Википедии, посвящённая рассматриваемой персоне, содержит большую таинственность и аналитическую глубину, чем это кино. Тем не менее, «За пропастью во ржи» является неплохим стимулом неофитам к ознакомлению с работами классика.
Место этой постановке не на большом экране, а на телевидении. Причём не на современном телевидении, где граница между означенными форматами начисто стёрта. Это уровень ламповых мини-сериалов годов восьмидесятых в духе эпической «Бедной маленькой богатой девочки». То кино было о трагической биографии Барбары Хаттон, но оно могло быть и о драматической судьбе Джерома Сэлинджера, даже при сохранении названия (с поправкой на половую принадлежность). И ощущение при просмотре, что перед нами нашинкованная из нескольких серий полнометражка: настолько сумбурно смонтированы главы из жизни героя и расположены они именно как главы – короткие невнятные, подобные проставляемым галочкам, в нелепом обрамлении исповедальных записей из психушки. Вот Джерри знакомится с Уной О’Нил, вот его вдохновляет наставник Уит Бёрнетт, вот его провожают на войну, вот он трясётся от неврозов в клинике, вот приобщается к буддизму. Есть место единичному появлению первой жены, парочка эпизодов для второй супруги и обязательное раскрытие истоков легендарного колфилдовского вопрошания о том, куда деваются утки с пруда, при наступлении зимы. А в антрактах между главками стучит и стучит печатная машинка.
История, обязанная рассказать о становлении великого писателя, при выпуске, обратилась нечаянной эпитафией карьеры великого актёра, не играющего в фильме даже главной роли
Особая штука – контекст. Именно он – великий и ужасный обеспечит место фильму в истории. Правда, место это никак не связано с обращением к бытийным хроникам знаменитого писателя, не обосновано какими-то новациями в жанре, не какой-либо уникальной авторской интонацией. Фильм останется в памяти как последняя роль Кевина Спейси в большом кино. Может, она, конечно, и не последняя, но когда будет следующая – бог его знает. «За пропастью во ржи» повезло выйти до случившегося скандала. Иначе фильм мог вообще не увидеть свет. Изначально не обладая коммерческим потенциалом «Всех денег мира», дебют Стронга не удостоился бы трат продюсеров на пересъёмку сцен при замене актёра аналогично ситуации с грядущим проектом Ридли Скотта. Оттого именно эта роль Спейси обретает дополнительное измерение в свете случившихся с ним событий по ту сторону экрана.
Преподаватель и редактор журнала «Story» Бёрнетт из второпланового фигуранта выглядит, чуть ли не основным достоинством фильма и единственно полнокровной в нём персонажной фигурой. Духовный отец будущего писателя, вклад которого переоценить невозможно; человек, благодаря которому во многом состоялся Холден Колфилд, в определённый момент был отвергнут Сэлинджером и как друг, и как наставник. Причины, сопутствовавшие этому в жизни могли быть различными, но в фильме это одна из невыносимых обидчивых выходок самовлюбленного эго амбициозного выскочки. Бёрнетт тяжело переживает разрыв и зрителю следующих поколений уже не углядеть того болезненного драматизма, какой приобретает данная сюжетная коллизия. Лучшая сцена в фильме – разговор Бёрнетта с литературным агентом Сэлинджера Дороти Олдинг в исполнении Сары Полсон. Преподаватель жалуется, что его имя (как и его журнал, впервые напечатавший рассказ автора) нигде не упоминается в связи с биографией самого модного писателя современности. Он умоляет её позволить опубликовать хоть один из сэлинджеровских рассказов, самых ничтожных и ранних, чтобы привлечь внимание к журналу, переживающему не лучшие времена. Но Олдинг неумолима, она ему отказывает (такова воля клиента): сам, дескать, виноват. И в её взгляде, в этом «сам виноват» столько эмоций и дополнительных коннотаций: презрение, симпатия, сочувствие, жалость. Она бы и рада протянуть руку помощи, да скована обязательствами. И ответный взгляд сидящего напротив, без преувеличения, выдающегося лицедея выражает много больше подразумеваемой сценарной схемы. Сэлинджер в итоге прощает своего учителя, они встречаются. И опять же, рядовой эпизод обретает добавочный смысл. Если беседа с Полсон выражала общественное мнение «здесь и сейчас», то дальнейший диалог с Холтом символизирует отпущение грехов общества «когда-нибудь». Бёрнетт приезжает в уединённый особняк писателя в сельской глуши. Они идут по лесу, общаются как раньше. Но как раньше уже не будет никогда. Официально-снисходительный жест примирения – тот максимум, на какой можно рассчитывать. Томительное долгое ожидание прощения оказалось таким коротким и таким мимолётным прощанием.
Получается, история, обязанная рассказать о становлении великого писателя, при выпуске, обратилась нечаянной эпитафией карьеры великого актёра, не играющего в фильме даже главной роли. Кто бы мог подумать. С другой стороны, разве кто-то предполагал, что глубоко личная книга о бунтующем подростке в красной шапке станет выражением внутреннего состояния читателей многих поколений, продолжая оставаться непревзойдённым по своей искренности откровением в мировой литературе, по сей день.
