die deutsche muse
На пределе (Aus dem Nichts), 2017, Фатих Акин
Полина Глухова дебютирует на Postcriticism рецензией на новую работу Фатиха Акина
Und in eigner Fülle schwellend / Und aus Herzens Tiefen quellend, /Spottet er der Regeln Zwang
(И в своём же изобилье / Песнь от сердца без усилья / Разбивает правил гнёт)
Фридрих Шиллер
Фильм Фатиха Акина «На пределе» предельно просто разделен на три смысловые главы. Семья, Правосудие, Море. Такое деление, эти три слова, выбрасывают зрителя далеко за черту времени, в Sturm und Drang (Бурю и Натиск), и главная героиня Катя , Дайан Крюгер, становится штюрмером (Stürmer) после случившейся смерти Нури и Рокко, ее мужа, ее сына. История семьи берет свое начало в тюрьме, откуда досрочно выпускают Нури – статного турка, жителя просторного светлого дома в Гамбурге. Белокурая мифическая Катя и Нури обмениваются нарисованными на пальцах кольцами – это рождение настоящей просторной жизни.
I guess you’d say / What can make me feel this way? // My girl
Перед тем самым взрывом Акин еще покажет нам щемяще красивого мальчишку Рокко в его очках, со скрипкой в футляре. Нури будет держать его на коленях, восклицая, что сын пойдет дальше чем он. А Катя покинет небольшую уютную контору, насадив на нос очки по велению Нури. Рокко простится с Катей резиновой ручкой. Tschüss. Катя идет с подругой в баню, где хорошенько парит и моет свое тело, еще не догадываясь, что она совершает омовение перед погружением в глубокую ванну крови своих любимых. А потом ее ждет котел яда несправедливости, цистерна горючего. И голубое чистое море – из прошлого и будущего.
Кадр из фильма Фатиха Акина “На пределе”
Гамбург промывается дождем, дождь пытается смыть следы чудовищного тупого преступления. Дождь моет город и головы судей, детективов, пока Катя выбирает гробы (этот массивный и сильный –для Нури, этот со звездным небом – для маленького небожителя Рокко), пытается забыться сном в кроватке Рокко под потолком, вдыхая запах его подушки и кокаин. В реальном мире, как рассказал Акин на пресс-конференции в Каннах, полиция, общество и пресса Германии винили в преступлении подобного толка турков, курдов и мафию. В фильме же, в написанной правдивой истории, голос Данило – друга Нури и адвоката Кати – вынимает Катю из кровавого бытового моря. Ты была права, Катя, это сделали наци.
Катя была права. Та девица с велосипедом, «такая же немка», вернокровная, нордическая, правильночерепная, которую Катя приметила у конторы в день взрыва. Она и ее дружок с мощной челюстью и есть те самые nazi гамбургского пошиба, собирающие бомбы в подвале для своих якобы идейных проделок. И так уж выходит, что зло в кинофильме – не умное, не глубокое, лишенное мифа зло. Это зло не способно оказаться в светлой кухне, собрать своими руками детский конструктор, вырезать кораблик и расчехлить скрипку. Никчемное какое-то зло, вынужденное ныкаться в сарае под замком, в обнимку с гвоздями и дерьмом для удобрения белых древних земель. Такое зло оценивает качество людей не с позиции любви, а в выражениях порядка «турецкая подстилка». Изобретательно, нечего сказать.
Процесс установления правосудия разрезает роговицу своим напряжением и едким белым светом. Бескровное лицо Крюгер (мифом кажется правило для сценаристов, что нельзя прописывать в ремарке реакции кожи «краснеет/бледнеет», якобы актер не может это сыграть). Дело Кати препарируют, вскрывая тела Рокко и Нури, детально рассказывая о том, какой именно гвоздь разорвал легкое ее сына, какая мощь оторвала руку ее мужа. На суде Кате отвечают на ее тихий вопрос, заданный в первую после взрыва ночь, своей подруге: «Было ли Рокко больно? Что он чувствовал, когда видел, что его рука лежит отдельно от него?». Да, его крохотному телу было больно. В процессе суда Кате и ее другу и защитнику Данило не раз приходится напоминать бюргерскому судье и щетинистому породистому адвокату, что Нури – не преступник, а жертва.
Во время разбирательства зритель знакомится со свидетелем, Герром Меллером – представителем как будто манновской большой литературы, отцом одного из наци. Его голос, свидетельствующий против собственного сына, – это голос какой-то нормальной и горькой реальности, реальности, где есть твои дети и есть роковые ошибки. Тем самым Меллер-старший пытается удержать сына от «поступка, который уже свершился». Его соболезнования – единственно принятые Катей соболезнования, соболезнования благородного человека с земель, где она выросла. Главный вопрос главы правосудия задает сама Катя. Если бы вместе с Рокко умерла она, стал бы Нури ждать приговора судьи? Тут происходит тот самый the clash, о котором рассуждает режиссер в вынесении ответов для самого себя в одном из интервью. Катя еще не знает, что Правосудие встанет на сторону убийц, рассудит по правам. И произойдет это с подачки “Рожи”. “Рожа” приезжает из Греции, и, тупо моргая, предоставляет алиби юнцам-наци. Все свободны, праздник белой кости.
Акин сказал, что для него море – метафора смерти. Поэтичная, красивая и очень личная метафора, очень персональная. А вся его режиссура – это течение воды, которая отражает происходящее
Акин сказал, что для него море – метафора смерти. Поэтичная, красивая и очень личная метафора, очень персональная. А вся его режиссура – это течение воды, которая отражает происходящее. Катя вглядывается в видео на мобильном телефоне, где море увлекает Нури и Рокко в другой мир и другую жизнь. Любимые зовут Катю в солнечную воду, а Катя медлит и нежится на лежаке. Пересматривая документ этого счастливого вечного времени, Катя решается-таки на погружение в блики, зная, что вероятно, наверное, возможно (хотя, скорее всего, нет) это приблизит ее к Нури и Рокко.
Маленький светлый дом в Греции, пещера незабытых снов, станет тайным укрытием Кати, где она по добытым материалам дела создаст бомбу, (палаты ума и голубых кровей для этого не надо), вымесив все необходимое для взрыва в ступе, словно заботливая мать – тесто. На море Греции, море эллинов, Катя смотрит глазами романтиков, художника Каспара Фридриха, светлым затылком к камере. Она заглядывает в бескрайнюю стихию, в величественное черное ничто. Выцветшие высохшие волосы Кати сливаются с сотнями колосков на ветру – сестрицы Кати на чужой земле. Из нее будто в первый и последний раз выходит женская кровь, свидетельство того, что она, все-таки, женщина, которая после долгого пути по серой выпачканной стене несправедливости и горя, оживляет татуировку самурая на своем ребре.
«Рожа» – единомышленник юнцов-наци – сам того не зная, приводит Катю к ним. Катя, беременная рюкзаком со взрывчаткой, выбегает прямо из моря деревьев к фургону на берегу, где голуби-убийцы клюют свои жалкие крохи. Она запирает себя, рюкзак, свою женскую кровь вместе с врагами. Катя, Нури и Рокко идут плавать, целые и цельные. Песнь от сердца дается Кати без усилия и разбивает гнет правосудия, ее собственный выбор, написанный и поставленный Акином, как будто бы даже приводя ее к семье и морю.
