Особенности национального казантипа
Солнцестояние (Midsommar), 2019, Ари Астер
Антон Фомочкин критикует хоррор Ари Астера
Астеру важно поддерживать статус автора, находящегося выше низменного желания напугать. “Солнцестояние” обозначено им как замысел, родившийся из кризиса собственных отношений. Этакая рефлексия под личиной жанра. Вышло потешно, примерно, как лицезреть Николаса Кейджа в костюме медведя на протяжении двух часов. Канонический образ возникает не случайно, поскольку второй полный метр режиссера соткан из двух конструкций. Первая – “Плетеный человек” (конечно, Нила Лабута): преследующая главного героя травма, поселение в котором все как-то не так, ритуальные празднества, торжественные жертвоприношения. Второй – группа студентов едет в некое туристическое далеко. Оупен-эйр идет как-то не по плану, друзья пропадают, шведы наседают, с обрыва летят тела.
Кадр из фильма «Солнцестояние»
Скандинавская экзотика – фон. Смакуется вечный белый, белый день, провоцирующий дезориентацию в восприятии суток, студенты догоняются наркотиками и травятся чаем. Искусственное создание погрешностей в реальности – очередная ширма, за которой Астер прячет свою неспособность работать с жанром напрямую. Он прячется за подобиями, которые заменяют проработку психологизма. В этом он не полагается на актеров, отказываясь от нюансов и полагаясь на внешние истерики. У девушки депрессия из-за потери близких? Нужно нашпиговать хронометраж точечными монтажными вставками, возвращающими зрителя к ее утрате. С рифмой у постановщика плохо еще со времен “Реинкарнации”: ветхость человеческого тела, старческая плоть, распластавшаяся на камнях, в этом ассоциативном ряду идет вслед за “плохими воспоминаниями о кончине родителей”.
Страх быть непонятым толкает разжевывать ритуалы и мифологию: сначала на экране проносится растяжка комикса с сюжетом о привораживании (декорация исчезает за ненадобностью), после в ход идут планы лобковых волос, застрявших до того в зубах при употреблении местной выпечки. Происходит разделение: ключевое для внутренней логики надвигающегося разрыва мужчины и женщины поставлено на репит, частности, связанные с второстепенными персонажами, подаются вскользь и напоминают отписки. Пропали? Да и черт с ними. Увели в лес? Вернется, когда-нибудь. Фетиш на физические деформации обрел инцестуальный подтекст (тема, интересующая Астера еще со времен его первого короткого метра), но появление на экране белокурого большегубого обитателя амбара с локальной святыней оказывается самоцелью.
Нелепость детского плача, перерастающая в коллективный женский заунывный вой, – лучшая иллюстрация перепутья, на котором Астер так и остался: между нелепым авторским фильмом и плохим жанром
Зацикленность на внешнем маскирует полость “Солнцестояния”. Утомительные, долгие, немотивированные проезды камеры тянут хронометраж, образуя все больше и больше логических лакун. Утяжеляя искусственные мизансцены, диалог в которых сродни отрепетированным этюдам в региональном любительском театре. Концептуально для Астера неловкость разговоров – часть социального и чувственного разобщения героев, но этот дисконнект не работает просто в силу режиссерской недееспособности, построенной скорее на переработке и заимствовании, чем на собственном стиле. Намеченный, видимо, как реверанс “Сиянию” Кубрика длинный пролет по пути к злосчастному пункту назначения все тянется, склеенные на пост-продакшне куски имитируют независимость “взгляда” от банальной физики, но выверенная геометрия дороги “ломается” о металлический знак с указателем названия местности.
Что дублируется в “Солнцестоянии” по отношению к “Реинкарнации”, так это тема скорби и неумения близких ее разделять. Нелепость детского плача (слышимого только ночью), перерастающая в коллективный женский заунывный вой, – лучшая иллюстрация перепутья, на котором Астер так и остался: между нелепым авторским фильмом и плохим жанром.
