Нальчик с пальчик
Теснота (2017), Кантемир Балагов
Дмитрий Котов критикует фильм молодого кабардинского режиссера Кантемира Балагова
«Меня зовут Кантемир Балагов. Я кабардинец и в этом городе родился». Смело и необычно, когда режиссер начинает свой фильм с подобного обращения к зрителю. Сразу кажется, что он доверительно обращается именно к тебе, лично, желая рассказать что-то важное… Что ж, подыграю. Здравствуй, Кантемир. Меня зовут Дмитрий Котов, я коренной москвич и никогда не бывал в Кабардино-Балкарии. Я всего на год старше тебя, поэтому, конечно, понимаю, каким важным достижением для дебютанта большого кино является премия ФИПРЕССИ Каннского кинофестиваля, не говоря уже об успехах на «Кинотавре». Мы оба были младшеклассниками, когда началась Вторая Чеченская война, а в Москве взлетали на воздух жилые дома. В этой рецензии я попытаюсь без обиняков объяснить, почему мне не понравилось твое кино.
Описываемые в «Тесноте» события произошли в Нальчике в 1998 году с членами еврейской общины, как уж повелось, перманентно кем-то притесняемыми. В данном случае — коренным населением. Еще совсем юные жених и невеста были похищены неизвестными с целью получения выкупа прямо после помолвки. Родные ребят просят помощи у соплеменников, чтобы собрать необходимую сумму, однако наибольшую активность в итоге проявляет сестра жениха — бунтарствующая пацанка Илана. Что в этой истории правда, а что художественный вымысел, сказать трудно. Остается лишь внимать режиссеру, стараясь сопереживать героям.
“Теснота”, рецензия
Техническая сторона вопроса не дает покоя с первых же кадров. И больше всего на протяжении ленты раздражает отвратительное качество звука. Персонажи разных национальностей с разным уровнем владения русским языком бубнят, шепчут, мямлят и глотают слоги так, что все время приходится прислушиваться, отдельные реплики разобрать с первого раза почти невозможно. В особо изощренных случаях здесь и голову феном сушат во время диалога. Операторская работа тоже не располагает к созерцанию и концентрации внимания на основном действии. Плавающая и дергающаяся камера — еще не повод воротить нос, так сейчас почти вся Европа снимает. А вот обрезанные лица, мелькающие перед камерой части тел и посторонние предметы, ракурсы «из подмышки» и «из-за кустов» — уже перебор. Кадр порой кажется настолько тесным, что актеры едва ли не впечатываются лбом в объектив. Складывается ощущение, что это единственный способ оправдать концептуальное название ленты. Потому как окружающая действительность хоть и показана неуютной и до крайности провинциальной, а люди разных национальностей и конфессий с трудом уживаются друг с другом на одной земле, никакой тесноты, кроме чисто физической, вопреки авторской задумке, на экране не чувствуется. Население Нальчика в 1998 году — 232 тыс. человек, но режиссер осознанно скукоживает его до пары поселковых улиц. Вообще, закрадывается мысль, что Балагов вместо кропотливого сотворения атмосферы ставит целью вызвать у зрителя отвращение на уровне физиологии и психологии восприятия, и дело не только в узких помещениях. Если даже тошнотворная черно-бежево-голубая гамма зрителя не смутит, режиссер в обязательном порядке любезно заведет его на дискотеку, чтобы ударить стробоскопом по глазам и мозгу, высвечивая танцевальные конвульсии Иланы, видимо, иллюстрирующие ее душевные терзания.
Но, конечно, это все мелочи рядом с самым шокирующим и скандальным эпизодом фильма. Балагов использует одиозное видео со сценами реальных убийств русских солдат чеченскими боевиками настолько топорно, неделикатно и внезапно, что все остальное, что происходит в «Тесноте» до и после, меркнет на фоне зверств и ужасов документальной экстремистской съемки. Мощнейший козырь, оказавшийся в рукаве у Кантемира, выпадает в самый неподходящий момент и в итоге никак не влияет на текущий расклад, лишь выдавая неопытность игрока. Содержимое злополучной кассеты неуместно, инородно и совершенно не оправданно в контексте фабулы фильма. Снафф ради снаффа и провокация ради провокации. Способна ли она открыть глаза? Кому и на что?.. Скорее, вскрыть уже зарубцевавшиеся раны, пошуровать палкой в дремлющем улье, не сказав ничего нового и даже не поспособствовав внятному выражению авторской позиции. Ясно, что кино призвано привлечь внимание к круговороту ненависти, насилия и национализма, который временами хоть и сбавляет обороты, но никогда не прекращает своего смертоносного вращения в разных уголках мира. Это правильный и нужный посыл, который на деле пока что сводится к проговариванию очевидных истин неочевидными формулировками. Настолько же отважно и мужественно, насколько наивно и беспечно.
В том, как снята «Теснота», без труда видна антиэстетика, позаимствованная у Сокурова, Тарковского и Германа, видны приемы, помогающие работе более-менее влиться в конъюнктуру современного европейского кинематографа. Но это, увы, не более чем упражнение художника-копииста, пока не созревшего до уверенного воплощения собственных идей
По скучным бытовым декорациям рассыпаны национальные стереотипы, с которыми столь же стереотипно борется персонаж Дарьи Жовнер. Вопреки патриархальному укладу, она ругается с родителями, предпочитает ковыряние под капотом «жигулей» любой «женской» работе, носит джинсовый костюм вместо платьев, встречается с недалеким гопником-кабардинцем в кепке и трениках. Она его угощает деликатесными «сникерсами», он ее — наркотой и грубым сексом в неудобных позах. В общем, под стать своей героине, Балагов выражает протест кавказскому пуританству, и делает это прямолинейно, порой на грани китча, с юношеским максимализмом. Горские евреи и вовсе будто срисованы с анекдота — жадные, скользкие лицемеры и карикатурные ростовщики-перекупщики, жаждущие нажиться на чужом горе.
В том, как снята «Теснота», без труда видна антиэстетика, позаимствованная у Сокурова, Тарковского и Германа, видны приемы, помогающие работе более-менее влиться в конъюнктуру современного европейского кинематографа. Но это, увы, не более чем упражнение художника-копииста, пока не созревшего до уверенного воплощения собственных идей. Кино про Кавказ 90-х, снятое режиссером-кабардинцем, — безусловно, событие значимое. Но привлекать внимание к проблемам региона в прошлом и настоящем все же стоило бы менее радикальными способами. Начав фильм как откровенную беседу, Балагов вскоре срывается на крик, а потому, как и ершистая Илана, теряет голос. Неразборчивая речь утихает, остается лишь противный осадок и трупы с перерезанным горлом, стоящие перед глазами.
