Тихая страсть (A Quiet Passion), 2016, Теренс Дэвис
Эрик Шургот рецензирует байопик о поэтессе Эмили Дикинсон
Байопики чаще всего снимают о людях, ставших известными еще при жизни. Фильма о поэтессе Эмили Дикинсон могло бы не быть вовсе, как не было бы самого её поэтического наследия, выполни младшая сестра посмертную просьбу Эмили и предай все её рукописи огню. Эмили была из тех творцов, кто вечно пишут в стол, кому чужда сама мысль о всеобщем признании. Интеллектуальная колыбель Нового света – Массачусетс. В Амхерсте, где практически всю сознательную жизнь прожила Эмили, и сейчас-то не людно, но в нем, как и во многих городках Новой Англии, средоточие жизни творческой рождает подлинные таланты. Отец – яркий цвет недолгой вспышки, именуемой партией Вигов США. Мать – почтенная дама, серая мышь и мизерабельная личность, что, впрочем, не редкость для женщин семнадцатого века. Дочь уважаемых родителей в округе считали чудачкой и затворницей, пока она в своей комнате на втором этаже тихо создавала то, что позднее назовут вехой в истории мировой поэзии.
“Тихая страсть”, рецензия
Большую часть своей жизни она не выбиралась дальше родного дома. И все же, об Эмили известно достаточно, благодаря многочисленным письмам, которые она отправляла своим друзьям, многих из которых никогда не видела собственными глазами. Постановка Теренса Дэвиса охватывает временной период от возвращения поэтессы из женской семинарии, где она страдала от «острой формы евангелизма», до неотвратимой и отравленной мучительным недугом старости, запертой в спальне на втором этаже. Не просто биография, но попытка исследовать внутренний мир, понять мотивы и провести аналогии с творчеством. «Тихая страсть» – кино разговорное и по-хорошему театральное. В нем не так много художественных метафор, но достаточно витиеватых диалогов – хоть новая, а все же Англия – это еще не прямолинейная деловая Америка. Экранное воплощение Дикинсон – союз протеста и приличия, в котором нет места какой-то скабрезности, пошлости. Ее тихий, но уверенный и неподдельный бунт так не похож на современный феминизм, с его оголтелой показухой и напускной надменностью. Не то что бороться за равные права – вести себя на равных еще тяжелее, когда родной отец закостенелый консерватор. Белое платье на его скорбных похоронах, как жест, гласящий о своего рода освобождении – Эмили могла высказаться поэтично, не произнеся ни единого слова.
Трепетное отношение Дэвиса к деталям выливается в подробный портрет эпохи. Настоящий родовой дом Дикинсонов, костюмы и интерьеры, тщательно реконструированные дагерротипы – все это не более чем декорации и антураж. Важнее то, что отголосками звучит в разговорах, ненавязчиво формируя культурный фон. Политическая карьера отца, оперные постановки, газетные заголовки, вот и война проносится, усеивая поля под Геттисбергом распростертыми телами. Но кажется, что это и для главной героини не более чем расфокусированный фон. Историческая личность подчас неразрывна с той эпохой, в которой ей довелось жить. Эмили Дикинсон будто была вне времени – трагедии семьи и страны, как и её собственные утраты, усиливали меланхолию, но мысли интроверта всегда были заняты вещами экзистенциальными, тогда как взгляд устремлялся куда-то в вечность. Синтия Никстон в который раз доказала, что она действительно большая Актриса, способная создавать неподдельные, живые образы. Тоскует ли Эмили, улыбается, дерзит зазнавшемуся мещанину или плетет вкрадчиво поэтический узор – она всегда личность, а не сценарный болванчик.
2016 год в кино отметился плеядой фильмов о поэтах. Для Алехандро Ходоровски автобиографический сюрреализм – глубочайшая рефлексия, попытка осмыслить собственное прошлое. Вымышленный Паттерсон каждый вечер трусливо макает собственную поэзию в пивную кружку. У Дикинсон стихи – постоянное ожидание встречи с Богом, с которым она, кажется, давно на «ты»
2016 год в кино отметился плеядой фильмов о поэтах. Для Алехандро Ходоровски автобиографический сюрреализм – глубочайшая рефлексия, попытка осмыслить собственное прошлое. Вымышленный Паттерсон каждый вечер трусливо макает собственную поэзию в пивную кружку. У Дикинсон стихи – постоянное ожидание встречи с Богом, с которым она, кажется, давно на «ты». Смерть для нее и неизбежная личная драма, и, подобная жужжащей под потолком мухе, обыденность. Как подметил кто-то из исследователей творчества поэтессы – Эмили словно уже умирала когда-то, ждала смерть с иронией и скорбью одновременно. Хотя двери её уютной кельи закрылись не сразу, но этот символичный момент режиссеру видится как сновидение: Дикинсон ждет кого-то – мужчину, Бога, саму смерть – силуэт медленно движется по лестнице, но дверь сама собой закрывается перед женщиной, оставляя ее в одиночестве. Поэзией киноязыка, впрочем, Дэвис не злоупотребляет, предпочитая цитировать главную героиню, иллюстрируя её внутренний мир через её же творчество. Это действительно неспешный, тихий фильм, где главные страсти бушуют в пронзительных стихах, существующих как бы за кадром. Дикинсон в исполнении Никстон предстает зрителю женщиной, опередившей свое время во взглядах на жизнь, любознательной и принципиальной, но глубоко несчастной от осознания несовершенства мира, в котором каждый становится тем, кем больше всего боялся стать.
Our journey had advanced;
Our feet were almost come
To that odd fork in Being’s road,
Eternity by term.
Our pace took sudden awe,
Our feet reluctant led.
Before were cities, but between,
The forest of the dead.
Retreat was out of hope,–
Behind, a sealed route,
Eternity’s white flag before,
And God at every gate.
