Бог в ребро
Александра Шаповал – о любовно-религиозной драме Ян Гэ
Марго (Ян Гэ) — преподавательница китайского в университете. У неё есть муж Джордж (Андрей Курганов), истовый католик, и юный любовник Антон (Георгий Блик), её студент и художник. Встаёт вопрос: с кем остаться, от кого уйти. Девушка, воспитанная в восточных традициях и живущая в западном мире, не может решить, как ей правильно поступать: как надо или как хочется (да и чего ей на самом деле хочется, она не знает). За ответом она последовательно обращается в религию, психотерапию (яркий монолог Одина Ланда Байрона в роли современного коуча-гуру), к подруге, к маме, в родные традиции. О том, как измена влияет на её участников, а шире — об обретении веры — намерена рассказать в своей второй картине «русская китаянка», актриса «Гоголь-центра», участница шоу «Голос» и обладательница взрывной человеческой харизмы, Ян Гэ.
Всё в фильме сообщает об универсальности разыгрывающейся драмы: условность места действия, лишь по некоторым признакам напоминающего Москву, актёры различных рас, англоязычная версия, затем дублированная на русский. Универсальна и «троица» — и богословский термин, и человеческая геометрия: треугольник «мучитель — спаситель — жертва». Универсальной хочет быть и конфронтация между «грехами человеческими» и поиском духовной чистоты — конечно, «Троица» стремится к размышлению о вечном. Растворённом в ледяной пустоте современного фильтра: со стерильными интерьерами, неоном клубов, нездешней отрешённостью и провозглашаемой (лишь на словах) сексуальной свободой. В параллельной вселенной, пожалуй, «Портрет сельского священника» мог бы заговорить на языке «Кислоты». Или сквозь «маленькое» Хон Сан Су начал бы прорываться Одзу. В нашем же мире случилась «Троица».
Кадр из фильма “Троица”
Кино Ян Гэ — мостик между зрителем и мыслителем, в котором роль автора строго очерчена. В том смысле, в каком он своим «голосом свыше» отстаивает и проводит идеи, какими смыслами наполняет детали и каким объяснением сопровождает экспонат. Как традиционная китайская игра «маджонг» — сквозной символ фильма — тренирует внимательность и тактику, так и создательница картины внимательна к стратегическому построению своих кинематографических ходов. Она насыщает простую историю заведомо сложными ингредиентами: выстраивает цветовую схему костюмов героини от чёрного к белому, иконографически отображая «приход к вере». Использует прямые символы, вроде креста в семейном гнезде или занавешенных зеркал. Экспериментирует с монтажными трюками — 25-й кадр икон и проходящая нитью символика трёх китаянок, переставляющих кости судьбы: пресловутый маджонг.
В этих отработанных формалистских приёмах происходит овнешнение желаемого внутреннего поиска, эстетическое утверждение Бога. Нарочитые параллели между библейскими аллюзиями, восточными учениями и современным лайфстайл-психологизмом в духе «полюби себя за 21 день» складываются в стройную концепцию — высказывание о сложной картине мира, который каждый познаёт по-своему. Но воплощение идеи остаётся исключительно светским. Бог теряется в атрибутах божественного, духовная драма носит характер пьесы. «Троице» не хватает подтекста, того самого «трансцендентального стиля», о котором писал в своём хрестоматийном труде теоретик Пол Шрёдер. Искомая глубина остаётся осмыслена на уровне разума, фильм не впускает в себя «третьего смысла», летающих духов Рейгадаса — или (простит Господь за очевидность) мыслящих океанов Тарковского. Он, скорее, является «божественным для чайников».
Это старательное упражнение в поисках Бога, замкнутое на диалогах о нём
Впрочем, гигантоманией Ян Гэ и не страдает — она просто делает кино, потому что ей это нравится, на темы, которые её волнуют. И её картину нельзя назвать зрительски скудной, скучной и безынтересной. Сценарий, написанный вместе с Гретой Шушчевичюте, предоставляет пространство и для искреннего житейского смеха, и для трагедийных обертонов, в какой-то момент заступая даже на территорию хоррора. Конечно, общая доля «кавайности» фильма (и личности его создательницы) значительно выше, чем искреннее погружение в сопереживание. То, что персонажам тяжело, скорее домысливаешь, чем чувствуешь кожей — в мимике или взгляде. Из общей схематичности образов начинает немного выламываться лишь покинутый муж: он раздражает своим нелепым недо-абьюзингом, пугает маниакальностью и заставляет, в конце концов, жалеть его. Ведь нужно кого-то жалеть.
«Троица» напоминает ученика: это старательное упражнение в поисках Бога, замкнутое на диалогах о нём. По Витгенштейну, границы языка определяют границы сознания, но сквозь доступный автору светский язык всё же стремится прорваться что-то невысказанное, по-настоящему важное, нежное. Оно врывается во вдруг разбивающей стерильность босоногой пробежке в храм — наивный оммаж михалковской «Рабе любви» — и в печальных русских песнях, исполненных музыкантом и режиссёром «Гоголь-центра» Владиславом Наставшевым, «русским Богом» в трактовке Ян Гэ. И пускай Шрёдер был неумолим к картинам, которые «не возвышают публику до уровня Христа, но низводят Христа до уровня публики». Как ни крути, это упражнение, полное веры — в самом своём внутреннем желании верить, то есть любить и стремиться к хорошему. А это парадокс, достойный внимания. Особенно, в наше время.
