Скромное обаяние шизофрении
Видения (Images), 1972, Роберт Олтмен
Анна Дедова рецензирует “Видения” Роберта Олтмена
Отчаянная домохозяйка Кэтрин коротает дни в ожидании импозантного, но недалекого благоверного, в общем типичного костюмного мужчинки, за проговариванием вслух своего будущего фэнтезийного романа, а в минуты отдыха от непоседливых единорогов ведет искрометные телефонные беседы с подругой в духе «он сказал – она сказала», пока однажды на линию не прорывается незнакомка с «жареными» фактами, словно украденными из редакции Lifenews. Странный голос вываливает одну грязную подробность о праве мужа на лево за другой, доведя находящуюся в перманентном домашнем одиночестве Кэтрин до панической атаки. Вернувшийся под утро герой мифической интрижки обнаруживает супругу в типично бабской истерике и придумывает типично мужской, не стремящийся постичь глубины дамской логики, выход – всем нужно просто развеяться. Однако домохозяйка из отчаянной уже превратилась в отчаявшуюся, и в хижине на лоне природы Кэтрин посетит еще не один гость, загадочный до такой степени, что врывающиеся в чужой телефонный разговор стервочки покажутся всего лишь дефектом местного варианта МГТС.
“Видения”, рецензия
С такой замысловатой завязкой Роберт Олтмен с успехом штурмовал Канны, сняв типично европейское, сумасшедшее до хладнокровности кино, так и не нашедшее отклика в умах и сердцах по новую сторону океанической глади. Пожалуй, самым простым ответом на недоумение современных зрителей по этому печальному для любителей теймимпаловской психоделики поводу будет нестандартность режиссерского метода в «Видениях». Вместо рыхлого по нарративной структуре повествования Олтмен предлагает ярко выраженную магистральную идею прогрессирующего безумия. Расслаивающиеся диалоги он заменяет пинг-понгом метких фраз, точное попадание в тот самый нарратив которых способствует пониманию сюжетной линии, развивающейся по канонам триллера. От вереницы второстепенных персонажей, в одночасье становящихся главными, он избавляется, концентрируясь на единственной героине, превращая немногочисленных саппортингов в круги на воде сценария, расходящиеся по тексту по причине именно ее возможных действий. Так, например, позиционируя «Видения» как некий фильм-головоломку, Олтмен наделяет новоиспеченную городскую сумасшедшую любовью к собиранию паззлов, намекая на трансформацию жанра в «собери меня сам». При этом каждый новый участник событий на экране появляется в доме исключительно с целью завязать какие-либо отношения с Кэтрин – от дружеских до дружеских с привилегиями. Кажется, что режиссер в принципе разыгрывает со всеми злую шутку, щедро одаривая одним из главных ключей к разгадке картины каждого внимательного любителя прочитать титры. Поэтому-то непринятие «Видений» в год их выхода вполне понятно – стоит только представить реакцию почтенной публики, если бы какой-нибудь Дэвид Линч написал сценарий в духе Алана Соркина и внезапно снял «Игру на понижение».
При этом очевидно, что Олтмен в развитии crazy-in-love персонажа оглядывался на отвратительного за 7 лет до этого Полански. Пусть он и превращает перфоманс Кэтрин из квартирника в опенэйр, однако зто не лишает запертости ее сознания внутри самого себя. Скорее наоборот, внушающие трепет красоты природы словно еще больше подавляют своими первозданными мощью и величием скорбный дух жалкого на их фоне человечишки. Поэтому, благодаря универсальности кинематографического сумасшествия, не обусловленного лишь помещением в рамки самопроизвольного ареста тела, именно «Видения», а не комнатные экзерсисы Катрин Денев, можно назвать полноправными курицей с яйцом жанра, посвященного безнадежному женскому помешательству. Так что любые наступившие в новом веке вечеринки одержимости, например, на Малхолланд Драйв или в балетной пачке будут отличаться от той, что организовала Кэтрин, лишь опцией выбора пола партнера, с образом которого уйдет в загул девичье супер-эго, в пользу сексапильных брюнеток вместо лысоватого француза. С успехом используя прием пограничной реальности, Олтмен вынуждает зрителя вместе с героиней искать константы, которые будут удерживать ее в плоскости настоящего, не давая смешивать фантазии больного воображения с незавидной действительностью. Стоит признать, что именно такое тонкое понимание первопричин возможного сдвига по фазе неожиданно делает Олтмена чуть ли не главным врачевателем женской души эпохи идеологического безвременья, актуального при отстроенном капитализме и сейчас.
Вместо рыхлого по нарративной структуре повествования Олтмен предлагает ярко выраженную магистральную идею прогрессирующего безумия. Расслаивающиеся диалоги он заменяет пинг-понгом метких фраз, точное попадание в тот самый нарратив которых способствует пониманию сюжетной линии, развивающейся по канонам триллера.
Снедающее все внутри чувство вины подпитывается ежедневным ничегонеделанием, тем самым не находя желанного отпора мрачным мыслям в спасительной занятости делами. Возможное проигрывание в голове фатальных ситуаций по принципу маятника Фуко раз за разом рождает перед мысленным взглядом виновников собственных моральных поражений, замыкая на негодниках все угнетающие последствия даже не связанных с ними решений. Всюду видится лишь продолжение кажущихся кармическими ситуаций, неудачный выбор действия в которых обусловливает сегодняшний непритязательный мирок. Так и Кэтрин никак не может избавиться от призраков прошлого, лишь загоняя их в закрытые пространства памяти, на самом деле сохраняя под сердцем ошибки минувшего как недоношенный плод своей совести. Поэтому, глядя на радикальное разрубание гордиева узла победившего феминизма в ее исполнении, даже немного отрадно, что стыдом полового воспитания в нашем безумном-безумном веке обременены все-таки немногие.
