Человеческое, слишком человеческое
Ворон (Le corbeau), 1943, Анри-Жорж Клузо
Илья Кугаевский о “Вороне” Анри-Жоржа Клузо
Гойя — дьявольский шабаш, где мерзкие хари
Чей-то выкидыш варят, блудят старики,
Молодятся старухи, и в пьяном угаре
Голой девочке бес надевает чулки.
Шарль Бодлер
Межвоенный кинопроцесс легко уместить в лаконичную формулу: где-то за видимым горизонтом хрипло клокочет невыразимое зло; миры темных пророчеств преломляются единой линзой визуальных искусств; европейские экраны заполняют вампиры, големы, некроманты, а также более тонкие создания вроде «усталой смерти» Ланга. Но ни один ценитель эстетики темнеющих вдалеке туч не пожелает оказаться на месте того, кто застал действительный шторм. Зло воплотилось штурмовыми отрядами, и кинорефлексии отныне хаотически расходились несвязными потоками: от Чаплина до Рифеншталь, от призывов линчевать до риторики пацифизма. Здесь точка бифуркации, тектонический разлом истории, откуда валит густой дым первобытной хтоники. Французский режиссер Анри-Жорж Клузо стоит в центре мировой идейно-художественной растерянности и смотрится абсолютным безумцем, ибо заглянул в ту бездну, где потеряли себя многие гении, но не повел и бровью. Встретился лицом к лицу с самим дьяволом, но вместо вопля ужаса просто достал блокнот и зарисовал детали, между делом отпуская шутки по поводу глупых интерьеров — такой вот художественный метод. И эта будничность, эта ледяная точность оказывается страшнее, чем все юнгианские чудовища экспрессионистов, чем любая пародия или пропаганда. «Ворон» — рельефный оттиск первопричины зла.
“Ворон”, рецензия
Маленький городок, где, как водится, все друг друга знают. Работники госпиталя приторговывают морфием. Гинеколог заводит интрижку с женой немолодого психиатра. Дочь директора школы ворует на почте, а сестра неразборчива в связях. Мэр банально замешан в коррупции. Впрочем, никто бы ничего не узнал без шквала анонимных писем, где причудливыми каракулями изложена тайная жизнь горожан, а сбоку в виде готической маргиналии красуется карикатурный рисунок ворона — le corbeau. Одно из таких писем приводит к самоубийству. Казалось бы, очередная история о переустройстве маленького мира, о карманном рае где-то в чужих мечтах. Очередной романтик, точно из тех, кто по словам Белинского «красиво говорит, но дурно поступает», кто готов здесь и сейчас неистово отделять агнцев от козлищ. А маску бога, разумеется, удобнее всего примерять анонимно. Интрига скрытой личности вообще дает забавный эффект: каждый житель в отдельности прописан как мелкий буржуа, типичнейший из типичных, невинный обыватель в тихом царстве комфорта, но попадая под подозрение, мелкие лавочники обретают на время байронический ореол. Так «Ворон» встречает зрителя стройной многоголосицей демонических посредственностей.
Формально картина Клузо — черный детектив, один из первых образцов жанра. Да только всюду что-то не так: роковая женщина в пышном полушубке не скрывает, что она та еще шлюха; главный герой расследует дело нехотя, а все улики сами падают в руки; нет здесь позерского цинизма, пресловутого hard-boiled, нет и размытой таинственности, вместо дымки и морока — четкие силуэты среди барочных пейзажей. Более того, литературный канон классического детектива — это всегда мотив оскверненного рая: преступление выводит ленивый солнечный мир из равновесия, а его раскрытие символически возвращает пасторальную благодать. Не то здесь: ни завязка, ни кульминация «Ворона» не в силах изменить траекторию падения. Что по-своему логично, ведь черные птицы никогда не запускают апокалипсис, скорее уж гордо кружат над кладбищем. Внедрение анонимного псевдодемиурга — прием пусть и сюжетный, но по сути сугубо эстетический, автор просто подсвечивает нужные локации. Разбитое зеркало, плачущие дети, грозная старуха в балахоне — в центре возвышается здание церкви. Приговор вынесен до стартовых титров, город давно мертв, нам лишь дали удобную точку обзора.
«Ворон» — предельно социальное кино, которое смотрится предельно метафизическим, зло сочится отовсюду, дьявол скрывается за каждым углом, является в дома, школы, церкви, а каждый новый эпизод аккуратно укладывается в единую причинно-следственную канву с известным финалом. И под конец остается только едкий привкус ненависти к людям, почти физическое ощущение первородной испорченности
Тобби Дэммит из феллиневского «Три шага в бреду» однажды сказал, что что представляет себе дьявола как маленькую девочку, играющую с мячом. Точно такой персонаж есть и в «Вороне»: Роланда, дочь директора, чудо в очках и с кудряшками, она подслушивает разговоры взрослых, вдруг возникает на месте преступления, забегает в церковь, нацепив смешные рожки. Клузо одним из первых разрушает викторианское табу на темные детские образы, в его фильмах дорога к низшим кругам часто расположена рядом со школьными воротами. Перед нами типично протестантская картина мира, здесь все предопределено и нет мелочей, виновен каждый: дети, женщины, священники, случайно залаявшие собаки, жуткий конгломерат случайностей несется на всех парах и сталкивает с обрыва города, страны, континенты. «Ворон» — предельно социальное кино, которое смотрится предельно метафизическим, зло сочится отовсюду, дьявол скрывается за каждым углом, является в дома, школы, церкви, а каждый новый эпизод аккуратно укладывается в единую причинно-следственную канву с известным финалом. И под конец остается только едкий привкус ненависти к людям, почти физическое ощущение первородной испорченности. Оставь надежду, зритель, это великий мизантропический фильм.
