Эрик Шургот рассказывает о “Неоновом демоне” Николаса Виндинга Рефна
На белой тахте лежит, раскинувшись, не то бездушная кукла, не то мертвая девушка – глаза застыли, кровь, медленно стекая по худому запястью, густится на полу. Камера удаляется, в кадре флуоресцентные лампы, зритель видит сосредоточенное и немного злое лицо находящегося за работой фотографа, и вот уже камера совершает обратное движение в направлении тахты, только куклы-покойницы там больше нет, лишь пятна крови на обивке. Николас Виндинг Рефн встречает зрителя сценой-обманкой, смысловым перевертышем, прочтение которого напрямую зависит от восприятия. Столкновение с химерой как визуальный эпиграф: «в двусмысленности истинная прелесть искусства».
Короткий забег молоденькой Джесси прямо в чрево неонового демона начнется с дамской уборной, где, глядя в зеркало, она встретится глазами с отражением визажиста Руби, самоуверенной девушки прозаичной внешности. Уборные и зеркала впредь будут постоянно возникать в визуальном пространстве фильма – в стенах первых разыграются едва ли не ключевые сцены, на поверхностях вторых отразится практически все разыгранное действо. Но об этом позднее. Вначале стоит озвучить одно, применимое к большинству фильмов Рефна, высказывание – «тут можно многое прослушать, но ничего нельзя упускать из виду». В «Неоновом демоне» приоритетно не то, что слетает у героев с уст, а то, какие взгляды они друг на друга бросают и как расположены на мизансценах. Сторонясь избыточных декораций и максимально разгружая каждый кадр, датчанин, по сути, проворачивает трюк с городом, нарисованным одним его соотечественником на полу ангара мелом. Разница лишь в том, что визуальная пустота у Рефна не только позволяет сконцентрировать внимание на важных деталях, но и подчеркивает одиночество главных героев. Родители Джесси умерли, Руби живет одна в просторном, непонятно кому принадлежащем особняке, даже дружба Джиджи и Сары, которых главная героиня впервые встретит в туалете ночного клуба, ни что иное, как вынужденный симбиоз двух моделей, чей «срок годности» подходит к концу. В кадр редко попадают статисты, они или по-мышиному незаметны, или же застывают, подобно манекенам. В сконструированном Рефном мире практически нет устойчивых социальных связей, есть лишь потерянные в огромных пространствах одиночки.
Кто-то из героев Оскара Уальда, кажется, тетрарх Ирод Антипа, утверждал, что в зеркалах отражаются одни только маски. У Рефна в зеркалах отражается практически весь фильм, и масок в нем предостаточно. Природный нарциссизм женщины возводится в абсолют – героини постоянно, порой без повода, смотрятся в зеркала. Расстроенная отказом модного дизайнера, Сара атакует собственное отражение, разбивая его на множество осколков, а разочарованная Руби помадой выводит на зеркале экспрессивный рисунок. Язык Рефна состоит из простых художественных образов, порой наслаиваемых друг на друга, порой образующих не с первого взгляда различимые ассоциативные ряды. Так, в скромный мотельный номер Джесси врывается дикая Пума – город словно предупреждает об опасности, демонстрирует свою враждебность, посылая в жилище девушки агрессивную кошку. В другой раз кошка, уже в виде чучела леопарда, подобно той, что сидела у ног Иуды на полотне Доменико Гирландайо, возникает за спиной отвергнутой и задумавшей предательство Руби. Другой повторяющийся символ – треугольник. В древнееврейской традиции равнобедренный треугольник олицетворяет совершенство. От природы красивая Джесси буквально врывается в мир моды, не испытывая ни малейшего сопротивления. На первом своем показе она проходит на подиум через треугольную арку, во сне видит перевернутый неоновый треугольник, наконец, сама смерть приходит к девушке в сопровождении треугольников из звезд, усеявших черное небо. Кровавого цвета ложе ресторана – наполненная кровью Джесси ванна. Букет цветов в порезанной ладони – цветы вокруг вскопанной могилы. Полотно датчанина – пазл, сборка которого – занятие необязательное, но увлекательное.
Фильм полон намеков на то, что многое из происходящего – плод воображения, галлюцинация или сон. Рефн акцентирует на этом внимание в сцене в мотеле, где главная героиня подвергается жестоким сексуальным издевательствам со стороны хозяина, но в кульминационный момент просыпается от стука в дверь. А еще через несколько секунд она припадает к стене и слышит, чью-то мольбу о пощаде. И кто все же видел в зеркале перед показом мод размалеванное лицо Джиджи? Она сама, Джесси, что представляет её неестественной уродиной, или же зритель, которому такой образ внушает режиссер. Все эти тонкие намеки на сюрреализм и сновидческий опыт лишь заставляют раз за разом переосмысливать каждую просмотренную сцену, пытаясь отыскать в ней очередную метафору.
Помимо архетипических образов, Рефн управляет цветом, постоянно заменяя им слово. Ключевых цвета два – синий и красный. Второй практически всегда сменяет первый
Помимо архетипических образов, Рефн управляет цветом, постоянно заменяя им слово. Ключевых цвета два – синий и красный. Второй практически всегда сменяет первый. Трупный отсвет ночного клуба перекликается с алыми лампами туалета, в котором, подобно трем завистливым Мегерам, Руби и подружки-модели впервые проявляют агрессию к Джесси, пока еще только вербальную. Одной из ключевых сцен становится «перерождение» Джесси на показе. Выходя из сияющей треугольной арки, невинная девушка движется в синеватой дымке по направлению к треугольному зеркалу. В экстазе она целует собственное отражение, и в этот момент свет резко сменяется красным – наружу высвобождается самовлюбленное, истинное “Я”, до этого едва прорывавшееся довольной ухмылкой. Но если сцена явления имаго главной героини подробно разобрана критикой, то предшествующее ей появление куколки многие упускают из виду. На первой профессиональной фотосъёмке новоиспеченная модель помещается на белоснежно-девственное полотно. Невинная, не знавшая мужчины, она обнажается перед лукавым фотографом, отдает свое субтильное тело в его жилистые руки. Свет гаснет, и белый фон сменяется черной, покрытой грязно-золотыми пятнами освещения, тканью. Так девочка, еще недавно боявшаяся соврать о своем истинном возрасте, отбрасывает всякий стыд, становясь частью бомонда.
Наконец, композиция кадра – еще один инструмент, заменяющий Рефну слова. Чаще всего режиссер помещает героев в центр кадра, а камеру оставляет неподвижной, добиваясь эстетики ожившей обложки модного журнала. «Неонового демона» рефлекторно причисляют к хоррорам за сцены некрофилии и купания в крови, но страшнее всего тут ощущение совершенной омертвелости живого мира. На кастинге, за спиной модельера сидят, отраженные в зеркале, модели. За все то время, что мы видим их в кадре, ни одна не двигается с места – они словно увязли в каком-то желе, восковые куклы, расставленные по комнате скучающим перфекционистом. Мир моды в фильме Рефна выхолощенно красив и глубоко ужасающ. Настолько, что, к собственному омерзению, пресловутая сцена некрофилии не кажется чем-то инородным и противоестественным на его фоне. С этой сценой, кстати, связана еще одна немаловажная метафора фильма – Руби работает визажистом в гримерках и в моргах, ей безразлично, красить ли упругое лицо модели, или прихорашивать в последний путь скукоженное старушечье тело. Что мертво, умереть не может. Глянцевый мир Vouge и Elle в «Неоновом демоне» парадоксально оживает в виде талантливо загримированного, но уже разложившегося трупа.
Так кто же все-таки демон? Самый очевидный ответ – город, перемоловший и поглотивший не одну наивную жертву. Его небоскребы обелисками сияют в солнечном свете за спиной Джесси, сидящей в кабинете модельного агента. Город словно наблюдает за собеседованием, и он же оказывается в кадре в сцене у бассейна, предшествующей смерти героини. В конце концов, город ведь тоже меняет свой цвет с голубоватого на алый, словно мимикрировавший под ангела нарцисс вдруг злобно оскаливается за спиной героини. Но в сущности демон, или дьявол, может принимать абсолютно любую форму, уменьшаясь до размеров Мотеля, или даже луны над Мотелем, в котором управляющий-извращенец насилует нимфеток, а может представиться модным фотографом, не принимающим отказ циничным искусителем. Практически не используя религиозную символику, Рефн наполняет свой фильм сакраментальными смыслами. Инсталляция в клубе, кастинг в агентстве, перерождение на показе мод, убийство – цепочка ритуалов тянется к главному – поеданию плоти Джесси и купанию в её крови. Не просто устранение более сильной конкурентки, именно культовое действо, уходящее корнями в первобытное, магическое мышление, согласно которому можно получить часть достоинств человека, употребив в пищу его мясо. Вся общность, представленная в «Неоновом демоне» – огромный культ Танатоса, где совершившая заклание Руби – жрица, а искупавшиеся в девственной крови модели – последовательницы. Так Рефн сравнивает глянцевый мир моды с жестокой древней сектой.
Вступительная сцена не единственный намек на то, что не всегда стоит верить своим глазам. Рефн и сотоварищи начали обманывать зрителя еще на стадии постпродакшена, когда выпустили в свет трейлер. Его лейтмотив – «Я опасная» – звучащий из уст героини Эль Фаннинг, в совокупности с динамично мелькающими кадрами, легко сбивают с толку, настраивая на совсем иной нарратив, визуальный ряд и концовку. Зрителю словно предлагают обмануться вместе с Джесси, поверить в иллюзию превосходства красоты над тщеславием, самоуверенности выскочки над слаженностью системы. Но миф развеивается на дне пустого бассейна, куда, словно мешок с костями, сталкивают «идеал естественной красоты» и «предмет зависти любого». Прекрасная Джесси вместо неонового сияния славы обретает собственную смерть. В неестественной, даже уродливой позе, она в последний раз всматривается в ночное небо. Глянцево-силиконовый мир ринопластики и липосакции пожирает естественную природную красоту, принося свежее мясо в жертву скисшему молоку. Плоть Джесси переваривается каждой из героинь по-разному: Руби пропускает ее через себя, пребывая в животном экстазе, Сара ощущает сакральную уверенность, а Джиджи, не в силах принять содеянное, вспарывает ножницами брюхо на белой треугольной тахте уборной комнаты. Фильм встречает зрителя мнимым трупом Джесси и провожает мертвой Джиджи, рискнувшей ту самую Джесси сожрать. Круг замыкается, пластмассовый мир побеждает, неоновый демон никогда не будет голодать.
