Homo ludens
Ангел-истребитель (El Ángel exterminador), 1962, Луис Бунюэль
Илья Кугаевский рецензирует “Ангела-истребителя” Луиса Бунюэля.
Тысяча девятьсот двадцать девятый год крупным планом показал миру, как можно разрезать глаз бритвой — Сальвадор Дали и Луис Бунюэль представили публике «Андалузского пса». Публика боялась, публика смеялась, публика не понимала, но тут же (не будем учитывать немого священника) встал вопрос: жизнеспособен ли сюрреализм в кино? Спорить можно долго, до хрипоты и расплавленных часов, чем с упоением занималась тогдашняя кинокритика. «Пес» же превратился в жирную точку на культурной карте, типичную экранизацию творческих манифестов и таинственный шедевр, вокруг которого только выжженная земля. Колыбель эстетики и ее же кладбище, на котором нынче изредка отплясывают Линч, Каракс и Шванкмайер. Потому возможно не так уж плохо, что Бунюэль сумел «повзрослеть», покинул творческий отчий дом и отправился на поиски собственного метода. Поиски были долгими, так смелая картина «Золотой век» в наши дни явно получила бы ярлык «толстый троллинг», а, например, причесанную «Виридиану» дружно окрестили magnum opus, и, как часто бывает, к таким фильмам испытываешь больше молчаливого уважения, чем истинной фанатской любви. И только после «Виридианы» дон Луис несколько расслабился, расправил боксерские плечи и стал таким, каким мы его знаем. «Ангел-истребитель» — пожалуй, первый фильм, где ирония вывернута под нужным градусом, а пресловутый сюр — больше художественный аксессуар, чем первая звезда номера.
В околохристианской символике «Ангела» вообще очень легко утонуть, заблудиться, задохнуться. От сквозного мотива прерванной трапезы к намекам на апокалипсис (тот самый, со Зверем из моря) во время секса, от вставных историй про жертвенного ягненка к каббалистической демонице Лилит (крупный план куриной лапы в сумочке одной из дам).
Завязка вполне бунюэлевская: человек очень-очень хочет, но никак не может. В особняке на улице Провидения (де-факто первая шутка фильма) собирается элита, но после ужина богато одетые дамы и господа не могут выйти из дома. Причины глупого поведения лежат где-то вне осязаемого мира. Дальнейшие события в четырех стенах здорово походят на камерную экзистенциальную пьесу, правда точка обзора подвешена чересчур высоко. Намеками, аналогиями, прибаутками кратко излагается история западно-европейской мысли: от богобоязненного средневековья транзитом через барочные новеллы до большой идеологической войны между просвещением, романтизмом и реализмом. Закольцовано все простыми телесными потребностями человека взаперти. Вот доктор, загримированный под Фрейда (насколько это возможно для мексиканского актера), силится измерить происходящее рациональной линейкой, но местная мистика делит логику на абсолютный ноль — похожим образом Бунюэль позднее будет высмеивать Вольтера с его «cultiver son jardin». А вот капризный истеричный юноша вздрагивает от намеков на физиологию и жалуется, что дамы после пары суток без воды дурно пахнут — карикатура на проект романтизма с культом естественности. Имеется и злая отсылка к притче о брачном пире, хозяин дома с иконическим ликом призывает всех к миру и доброте, затем разочаровывается в людях, которые вечно ссорятся и требуют чуда, а забинтованная голова, снятая хитрым ракурсом превратится в терновый венец.
“Ангел-истребитель”, рецензия
В околохристианской символике «Ангела» вообще очень легко утонуть, заблудиться, задохнуться. От сквозного мотива прерванной трапезы к намекам на апокалипсис (тот самый, со Зверем из моря) во время секса, от вставных историй про жертвенного ягненка к каббалистической демонице Лилит (крупный план куриной лапы в сумочке одной из дам). Причем все интертекстуальные святые, все ангелы, демоны и невинные твари здесь просто герои анекдотов, детальки бесконечного нарративного конструктора. В чьих руках конструктор — не слишком понятно. Атеист марксистского толка, мимикрирующий католик, латентный гностик? Или чего еще похуже! Доподлинно известно только, что испанец учился в иезуитском колледже и, думается, успешно перенес лучшие логические трюки. Ведь кто такой иезуит в исходном значении, очищенном от негативных коннотаций? Блестяще образованный человек, бросивший все интеллектуальные силы на борьбу с ересью. Бунюэль сражается, ясное дело, уже не с ересью, а с предустановленными неисправностями системы Человек. Его оружие — что-то вроде адаптированной схоластики, язвительные переходы между библейскими сюжетами, культурными архетипами, цитатами, и умение снизить пафос, объяснить на пальцах — так, что поймет самый чумазый пролетарий. Если не поймет, то хотя бы от души посмеется. В конце концов, вся сложная антропология укладывается в это базовое «хотят, но не могут».
Впрочем, интерпретировать Бунюэля — это или угрюмо объяснять его юморески, или самому постфактум выставлять себя на посмешище. Чаще всего, разумеется, и то и другое. Точно так затупились семиотические ножницы наивлиятельнейшего киноархивариуса Жоржа Садуля, который в каждой травинке привык видеть Маркса под руку с Фрейдом, и ушел в глубокую перезагрузку, анализируя сюр-элементы. Точно так сам дон Луис наградил доброй порцией раскатистого испанского смеха безымянных критиков, углядевших в сцене, где медведь подгоняет овец, намеки на большевизм (и неизвестно еще, кто смешнее пошутил!). Да что говорить, если автор иронизирует над самим собой, когда избитая фраза «переплетение сна с реальностью» от абстрактной сюрреалистической установки переходит к утрированно-бытовому смыслу: герои действительно устали и мало спят, никакого двойного дна. Настолько частая смена контекста возможно показывает, что контекст не слишком-то и важен. Какая разница, в какой мы системе координат: кто-то будет рассказывать о первородном грехе, кто-то об идеях Руссо, кто-то о классовой борьбе. Кто-то ничего не поймет. В любом случае человек — существо небеспроблемное. Добавим же к иллюстрациям немного безудержного веселья, немного культурной игры. Первое правило: нельзя переступать порог. По крайне мере, скучно не будет.
