“Я убил свою маму”, 2009
Я убил в себе актера, режиссера и сценариста, повесил их на мясной крюк, и теперь у меня контракт с Каннами на сто фильмов
Кудрявый губастик Юбер запоздало входит в пору переходного возраста и нечеловечески страдает. Его невыносимо буржуазная мама питает слабость к искусственному загару, обтягивающей одежде и размазыванию сырного крема по губам за завтраком, что никак не соответствует сконструированной тончайшим образом художественной натуре сына. Поэтому в свободное от учебы и обнимашек с одноклассником время Юбер занимается единственно возможным для себя делом – ненавидит свою мать Шанталь, скандаля с ней по поводу и без, представляя ее мертвой или записывая видеодневник, посвященный буре отроческих эмоций, конечно же, заслуживающих немедленного увековечивания в пленке. С таким незамысловатым сюжетом 20-летний Ксавье Долан ворвался в умы и сердца кинокритиков в Каннах и не только, давая простор для недоумения по поводу причин такого успеха за вычетом собственно «вундеркидности».
Все дело в том, что в своей дебютной работе Долан-актер оказывается никем иным, как жеманным кривлякой, Долан-сценарист – самовлюбленным графоманом, забывающим, что фильм не каша и непрерывным катарсисом-маслом его испортить еще как можно, а Долан-режиссер – пафосным занудой, у которого пространство картины выходит отвратительно двумерным, разделенным баррикадами непонимания на лагерь черствых родителей и бастион дитя-одиночки. Поучительно, что именно фиксация на себе любимом и не доводит Ксавье до добра. Не будь материал так заточен под истеричные перфомансы одного исполнителя, а суровый реализм будней среднестатистической канадской семьи не прерывался невесть откуда взявшимся слоу-мо под печальные звуки фортепиано или еще более внезапных после «пианино для эстетов» Crystal Castles, у Долана вполне могла бы выйти добротная coming-of-age история, примечательная в первую очередь взглядом, что называется, изнутри взросления. Но вместо движения вовне режиссер замыкает картину на внутреннем мире героя, не давая возможности зрителю не то, что принять точку зрения противоположной стороны конфликта, а хотя бы ее услышать. Думается, создателю это просто-напросто не нужно, быть может, как раз-таки в силу возраста, ведь гораздо интереснее в 20 лет покрасоваться на большом экране во всех ракурсах, чем раскрыть конфликт поколений в его многообразии. Поэтому предельно комично выглядят мокьюментарные вставки с рассуждениями о природе сыновне-материнской любви, своим философским наполнением достойные разве что психологической колонки из женских журналов, которые читает Шанталь в спа-салоне. Главным в них оказываются отнюдь не фразы, что вылетают из долановских губ, а взяты ли эти губы крупным планом в черно-белой гамме, и в достаточной ли мере похож в этот момент актер на любимца главного героя Джеймса Дина. Но, быть может, душа Юбера столь прекрасна, что заслуживает 100 минут непрерывной рефлексии?
Отнюдь нет, при попытке отгородиться от белого шума в виде непрерывных мальчишеских воплей и хотя бы вникнуть в идейную часть сценарного материала, с ужасом понимаешь, каким кощунством выглядит цитирование здесь «Четырехсот ударов» Трюффо. Ведь если у последнего под прицел попадает по-настоящему трудный подросток, то у Долана мы видим просто очередного избалованного и неблагодарного маменькина сынка, раздраженного тем, как та управляет доставшимся ему наследством. К слову, ремарки по этому поводу все больше усиливают производимый лентой нарциссический эффект. Кажется, еще немного, и сценарист придумает главному герою, то есть самому себе, любовника-звезду Голливуда или биологическую мать с подмостков парижской Недели моды. Как бы Долану не хотелось, но Юбер – не непонятый мещанским окружением художник, а вульгарный несамостоятельный эгоист, пользующийся направо и налево добротой близких в своих интересах. И самое печальное в режиссерском методе «вундеркинда» – его статичность. Характеры героев не развиваются на протяжении фильма, а застывают в зафиксированном в начале состоянии, гонимые по кругу до бесконечности одними и теми же ситуациями: «случайная фраза – резкое слово – скандал». В «Я убил свою маму» ссора уже перестает быть способом выпустить пар и снять накопившееся напряжение, она смотрится лишь запрограммированным механизмом выражения инфантильности обоих героев. Поэтому какой бы умиротворяющей не была финальная сцена, она совсем не выглядит как поставленная точка в конфликте поколений. Сказать по правде, единственный кинематографический знак препинания, который выходит у Долана – это апостроф, ведь он, как и все его дальнейшее творчество, всегда будет обращен назад.
