Маяк (The Lighthouse), 2019, Роберт Эггерс
Эрик Шургот – о новой картине Роберта Эггерса
Колоритная парочка (Роберт Паттинсон и Уильям Дефо) прибывает на богом забытый каменистый остров, где из строений только жилая хибара и гудящий маяк, смотрителями которого герои и являются. Им предстоит прожить бок о бок четыре недели – в реальности немного дольше и не прожить, а прособачиться, вскрыть пару шкафов со скелетами и, в результате беспробудного пьянства, погрузиться в пучину безумия. До того, как ворваться в мир большого кино, Роберт Эггерс работал постановщиком по костюмам. Знание данного факта многое в творчестве американца объясняет. Его дебютная «Ведьма», вышедшая тремя годами ранее, стала эталонным образцом визуального хоррора, не пугающего монстрами и скриммерами, но медленно погружающего в атмосферу тревоги за счет средств художественной выразительности. От «Маяка» ждали чего-то подобного, но Эггерс, определенно эволюционируя как режиссер, решил пойти еще дальше, облекая в эстетику американского фольклора некую метаисторию, замешанную на античном мифе и трудах Зигмунда Фрейда. Ифраим Уинслоу (тот что Паттинсон) – на самом деле никакой не Ифраим – скрывает свое прошлое, скрываясь на клочке суши посреди черных вод океана. Томас Уэйк (который Дефо) всеми неправдами изводит молодого напарника, нагружая его самой грязной работой и постоянно унижая его и без того шаткое достоинство. А вечерами, в бликах керосиновых ламп и под скрежет дождя по крыше, они пытаются быть друзьями, что выливается в отчаянные пьянки и не более. Но главный камень преткновения между мужчинами, конечно же, сам маяк – гордый фаллический символ бесплодного острова, в главное помещение которого младшему смотрителю вход строго ограничен ворчливым Уэйком.
Кадр из фильма “Маяк”
Очевидные мифопоэтические изыски, о которых не упоминал разве ленивый, забавным образом вступают в конфронтацию со сценарием. «Забавно» – это вообще самый удачный эпитет, применимый к новой ленте Эггерса. Нарративность «Маяка» порой стремится к универсуму, и чем ближе развязка, тем чаще посещает мысль, что все тут не всерьез, а шалости ради. Античные корни «Маяка» глубоко пустились в культурную почву Новой Англии, изрядно удобренную моряцкими легендами, лавкрафтовой эстетикой и временами издевательскими отсылками к современному артхаусу. Миф о Прометее, пытающемся украсть огонь, который сторожит Протей, разбивается пенящейся волной о рифы сюжета. Слабохарактерный «титан» лишен альтруизма, его похищение огня – акт эгоизма, естественное желание владеть объектом почитания, первобытная тяга к запретному плоду, которым «незаслуженно» владеет старый «морской дьявол». Сквозь искаженный слой мифа проступает история о сексуальной природе запертых в одиночестве мужчин. Огонь на вершине маяка – не просто огонь, а предмет полового влечения, и пока Уинслоу уныло мастурбирует в сарае на деревянную игрушку, грезя об упругом теле русалки, Уэйк запирается на вершине маяка, впадая в подлинный животный экстаз, истинная природа которого так и остается за кадром. Как, впрочем, и многое другое, не зря же свой фильм Эггерс снимал на «тесную» пленку 35 мм. Режиссер таким образом словно постоянно напоминает зрителю о том, что мужчины на острове сродни заключенным, ютящимся в ограниченном пространстве.
У Эггерса получилось снять визуальный и смысловой конструктор, в котором легко увлечься деталями – игрой двух потрясающих актеров и странной атмосферой безумия. Еще легче тут запутаться, в попытках этот конструктор собрать
Если же копнуть еще глубже, в глинистую почву, под самый маяк, то вместе с ящиком выпивки, запрятанном на «черный день» старым смотрителем, обнаружится еще один слой толкования – когнитивный. Если внимательно проанализировать диалоги героев, можно предположить, что Уинслоу и Уэйк – это один и тот же человек, страдающий расстройством идентичности. Оба скрывают свое прошлое, оба одержимы огнем маяка и русалкой. В одной из сцен, через дыру в черепице, Уинслоу видит напарника, мастурбирующего на его, Уинслоу, кровати. Да и Уэйк поразительно осведомлен обо всех действиях младшего напарника, хотя и не всегда находится рядом. Словно две личности смотрителя внутри одного человека борются с перверсией, заставляющей подниматься на вершину маяка. Постоянные возлияния лишь усиливают расстройство. Либо же, каким-то мистическим образом, один и тот же смотритель оказался заперт на острове с самим собой из прошлого. Бежавший от правосудия лесоруб, за годы, проведенные в одиночестве, превратился в старика, который не может вспомнить собственное прошлое, раз за разом выдумывая новую причину своей хромоты. Так или иначе, «Маяк» еще долго будут анализировать, постоянно находя в его двойственной природе что-то новое. Тем более, эстетика тут близка к минимализму, кадр никогда не бывает перегружен, хотя всегда сохраняет пропорцию и изящность. У Эггерса получилось снять визуальный и смысловой конструктор (но ни в коем случае пазл), в котором легко увлечься деталями – игрой двух потрясающих актеров и странной атмосферой безумия. Еще легче тут запутаться, в попытках этот конструктор собрать.
