Теорема Зеро (The Zero Theorem), Терри Гиллиам, 2014, рецензия
Игорь Нестеров считает, что в «Теореме Зеро» Гиллиам уподобляет Господа усатому деспоту из книги Оруэлла
С человеческой цивилизацией случилась странная метаморфоза, которую не могли представить даже отъявленные фанаты поп-арта в самых смелых мечтаниях. Глобальный человейник опустился в гламурно-глянцевую стекловату, словно «Титаник» на дно Атлантики. На вездесущих лощёных плакатах и уличных ЖК-экранах томные женские губы щебечут об индексах и котировках, реклама радугой парит над головами, фасады домов кишат таким вычурным граффити, что любой Энди Уорхол задохнулся бы от зависти. Мимоходом сообщается, что недавно обрушился Фейсбук, основательно покачнув веру народа в светлое будущее. Однако этот мир некому и незачем спасать, ведь он добровольно обратился в спятивший цирк-шапито, летящий ко всем чертям на трёх аэростатах со знакомыми до боли надписями: консюмеризм, конформизм, кич. Добро пожаловать в Лондон неопределённого будущего, волей сумасбродного дизайнера превращенный в смесь Леголэнда, телецентра и банкомата. Люди — ряженые смайлы на ножках, автомобили — пластмассовые коробки на колёсиках, мегаполис — гигантская электронная биржа, а вместо Большого Брата — Большой Босс, всесильный топ-менеджер IT-империи, приглядывающий за подопечными тысячами всевидящих очей-вебкамер. Людская масса, как и сегодня, не особенно обременена заботой о цели своего существования, но и тут по законам жанра не обойтись без ошибки в матрице.
Яйцеголовый гений и послушный раб корпорации-монстра с ветхозаветным именем Коэн Лет (в переводе с иврита — Екклесиаст) устало тащится сквозь монотонные будни и лелеет одну лишь мысль — покинуть шумный офис и стать программистом-надомником, всецело посвятив себя ожиданию заветного телефонного звонка из далёкой-далёкой галактики, который бы объяснил, наконец, смысл всего сущего и удел земных обитателей. Чуткое руководство идёт навстречу пожеланиям трудящегося и отправляет его восвояси, но с условием: разгадать архисложную математическую головоломку, которая бы, ни много ни мало, доказала теорию Большого сжатия вселенной, обреченность, а следовательно бессмысленность бытия. Загвоздка лишь в том, что всех прежних искателей космической истины постигала одна и та же участь. Сон разума. Или абсолютное безумие.
Исторически сложилось, что раз в десятилетие неугомонный и непревзойденный «мистификатор» Терри Гиллиам угощает публику очередной антиутопией. «Теорема Зеро» вместе с трагикомической «Бразилией» и психоделической «Дюжиной обезьян» образуют своего рода оруэллианский триптих, в котором классические литературные идеи о благих намерениях и дороге в ад пропускаются сквозь густые заросли режиссёрской фантазии. Британский кинематографист породил на свет плеяду самобытных полусказочных измерений, назвав свою стилистику новой формой магического реализма. Хотя эстетика картин Гиллиама по духу довольно далека от борхесовско-маркесовской прозы и сродни, скорее, кэролловской «Алисе», латиноамериканский маскарадный колорит совсем не чужд экзотичным творениям кинохудожника. Обрядить Мэтта Дэймона в полосатый пиджак конферансье из Комеди Франсез, сбрить волосы и брови Кристофу Вальцу, напялив ему на лысину бюстгальтер, а на туловище — костюм красного сперматозоида, заставить утончённую Тильду Суинтон две минуты подряд выкрикивать нескладную рэп-частушку способен не только заядлый любитель буйных карнавальных чудачеств, но и прирождённый сюрреалист.
Концентрация диковинок на квадратный сантиметр плёнки, несмотря на необычную для режиссёрских работ камерность, производит впечатление сумбурного арт-шоу, способного увлечь и удерживать зрительское внимание, главным образом, за счёт экстравагантных декораций, пёстрых киберпанковых пейзажей и десятков врезающихся в память деталей, которыми буквально нашпигована свихнувшаяся английская столица. Крысы, ворующие пиццу, иконостас запретительных дорожных знаков около автобусной остановки, камера наблюдения, лихо ввинченная в безголовое мраморное изваяние Спасителя — коллекция мелочей, которые, в конечном счёте, и формируют зрелищный эффект. Визуализация кинематографического пространства в фильмах Гиллиама никогда не вызывала нареканий, лишь рукоплескания, однако за внешним лоском «Теоремы» на определённом этапе просмотра теряется раскручивание фабулы, которое сперва резко сбрасывает скорость, а затем и вовсе прекращает любые попытки вернуть первоначальную прыть. Подобное пренебрежение сюжетной динамикой вполне могло обернуться критическим недостатком даже в глазах поклонников режиссёра, не говоря о случайных зрителях, если бы не обильный идейный арсенал и нетрадиционный символизм киноленты.
«Теорема Зеро» вместе с трагикомической «Бразилией» и психоделической «Дюжиной обезьян» образуют своего рода оруэллианский триптих, в котором классические литературные идеи о благих намерениях и дороге в ад пропускаются сквозь густые заросли режиссёрской фантазии.
Воображариум доктора Гиллиама на этот раз не ограничивается демонстрацией схватки очередного Дон Кихота с ветряными мельницами тоталитаризма или героической попыткой спасти человечество от самого себя. Коэн Лет вовсе не грезит неравной битвой с трёхметровым самураем — олицетворением всесилия бюрократической системы, как Сэм Лаури из «Бразилии», и не стремится дать миру шанс, как Джеймс Коул из «12 обезьян». Мафия, как выяснилось, бессмертна, а свой шанс на спасение люди безнадёжно утратили в незапамятные времена, если он, вообще, когда-нибудь существовал. Коэн Лет, жалкий офисный клерк и крепкий орешек в одном лице, вступает в противостояние один на один с диктатурой наивысшего порядка — тиранией веры. Не ради того, чтобы спасти мироздание или спастись самому, а исключительно, чтобы понять и принять небесный замысел. На первый взгляд, можно уверенно назвать «Теорему» — богоборчеством, проклятьем христианству или усердной попыткой очертить контуры новой джойстиково-планшетной религии. Жилище и по совместительству рабочий кабинет Коэна — бывший храм, напичканный электроникой, ранее выгоревший дотла по вине монахов, которые дали чересчур много обетов и поэтому не смогли вовремя потушить пожар. Христос с головой-видеокамерой, бессовестно подсматривающий за программистом, пожалуй, один из самых кощунственных и провокационных образов Назарянина за всю историю кинематографа. Гиллиам размывает разницу между священным «Бог всеведущ и вездесущ» и зловещим «Большой Брат наблюдает за тобой» фактически до нуля, тем самым уподобляя Господа усатому деспоту из «1984».
С другой стороны, трёхмерный тетрис, в который то азартно, то удручённо играет Коэн Лет — лихорадочное человеческое стремление постичь истину, вполне библейское по своей сути. Островки красоты и безмятежности, к которым раз за разом стремятся гиллиамовские герои, заоблачная Бразилия для Сэма Лаури, Флорида Киз для Джеймса Коула и, наконец, идиллический морской пляж для Коэна Лета — довольно прозрачные аллегории Рая. Забавно, что, по Гиллиаму, достижение внутренней гармонии, освобождение от гнёта извне — прямой и неизбежный путь к смерти, чёрной дыре или клинической шизофрении. Умопомешательство зачастую воспринимается в качестве своеобразного погружения в чистый дзен, едва ли не в качестве дара спасения, заменяющего грубую реальность умиротворённой иллюзией. Во многом в этом кроется основная и, по существу, единственная серьезная претензия к новому проекту английского постановщика, поскольку «Теорема» представляет собой толстый и не слишком внятный сборник авторских самоцитат и обращается к тем вечным смыслам, о которых тысячи раз сказаны тысячи фраз за тысячи лет до нас. Однако режиссёр со сценаристом оригинально подстраховались, окрестив своего героя в честь древнего пророка, который одним из первых молвил: нет ничего нового на Земле, и что делалось, то и будет делаться. Во многой мудрости — много скорби, но порой даже у извечного циника, мизантропа и сатирика возникает жгучая жажда подарить печальному правдоискателю, машинально умножающему познания, уединённое место под Солнцем, желательно возле моря, чтобы вокруг ни души, а только водная гладь и золотистый закат на горизонте. В этом мистеру Гиллиаму, конечно же, не откажешь.
