Трущобный нуар
Озеро диких гусей (Nan fang che zhan de ju hui), 2019, Дяо Инань
Артур Сумароков – о новой криминальной картине Дяо Инаня
Китайскому режиссеру с травмой большим стилем Дяо Инаню не впервой пересобирать нуар с учётом сугубо локальных кинотрадиций, которые он, с одной стороны, чтит, с другой стороны выдаёт критические авансы актуальной политической действительности нынешнего долгоиграющего китайского режима. Совершенно не удивительно, что каждый его новый фильм внутри Китая вызывает очевидное нервное раздражение. В 2014 году Инань заставил говорить о себе весь киномир фильмом “Чёрный уголь, тонкий лёд”, и то была промозглая, вязкая, муторная картина о преступлении и наказании, в которой в точке авторской бифуркации сходились приёмы типичного нуара (смерть, кровь, роковая женщина и не самый идеальный мужчина) с жёстким синтаксисом какой нибудь “румынской новой волны” (все умрут, никто не останется). Снятый пять лет спустя Инанем фильм “Озеро диких гусей” в свою очередь абсолютно лишен сырости и серости визуальной гаммы, которая была характерна не только для “Черного угля, тонкого льда”, но и других работ режиссера – “Ночного поезда” и “Униформы”. Инань будто нарочно впрыскивает в свой предельно мрачный, жестокий и насыщенный действием триллер лошадиную дозу неоновой психоделики, (не)вольно заходя на территорию Николаса Виндинга Рефна, минус его ироничность за гранью пародии.
“Озеро диких гусей” берет свою точку старта с момента, когда главный герой картины Чжоу уже находится в безвыходном положении. Его преследует полиция, бывшие дружки по банде, да и кажется что он бежит уже не столько от неминуемой смерти, сколь от себя самого, как бы это пафосно не звучало. Инань, впрочем, не считает что то тут, то там прорывающийся сквозь плотную ткань ленты пафос проявлением дурного вкуса. В его системе координат есть место всему: от сцены орального секса в духе Пола Верховена до сцен насилия, способных дать фору лучшим образцам “корейского экстрима”, и Инань ни разу не выдаёт вторичку; фильм обладает настолько концентрированным авторским почерком, что все прошлые работы постановщика выглядят черновыми набросками. В “Озере диких гусей” даже эталонная пошлость является фундаментальной частью авторской эстетики, и, кажется, что автор к своему четвертому полному метру наконец определился что ему ближе: грязь и мудрость.
Кадр из фильма “Озеро диких гусей”
Кинематограф Инаня, тем не менее, все равно требует хоть каких-то внятно проартикулированных определений, даже жанровых. И если, допустим, все его фильмы так или иначе сложены из алфавита нуара, то какой это тип нуара, если вспомнить к тому же слова Рэймонда Дэргната о том, что нуар в это в первую очередь совокупность приёмов, а не чистый жанр? И нуар ли это, в инаньевском изводе, который может одновременно показаться и новаторским, и дико устаревшим? Наверное, это все-таки нуар (как та самая сцепка аудиовизуального синтаксиса), только трущобный, маргинальный, грубый и местами зашкаливающе неприятный, начисто очищенный от нарочитой поэтики катящегося в бездну бытия главных героев Чжоу и “купальщицы” Лю, вынужденно делящих между собой постель и сигареты, ночь и день, страх потерять друг друга и страх за свои шкуры. Бесспорно, в “Озере диких гусей” хватает и мортидо, и либидо, умноженных на деструдо; это настолько священное трио нуара, что даже самые смелые его деконструкторы, прирастившие к жанру щупальца
“нео” и “пост”, не могут от них полностью отказаться. В идеале следующим этапом эволюции нуара должно стать рождение метануара, лишенного в равной степени и женского, и мужского взгляда, но фильм Инаня снят по методичке male gaze, к большому неудовольствию многих. В свою очередь красоту в “Озере диких гусей” все же режиссер находит в мортидо и деструдо, поскольку кино его принадлежит агонизирующему миру, в котором с одной стороны существует социализм по сниженной цене, а с другой – дикие банды, создающие свой тип сугубо капиталистических отношений, построенных на конкурентном взаимоуничтожении до последнего угонщика. Чжоу в этом плане скорее пешка, за судьбой которого режиссеру наблюдать, конечно, интересно, но куда интереснее ему не предсказуемый человеческий фактор, а надчеловеческая, импрессионистская фактура смешения красок, цветов, игр теней и фигур, слепых пятен и ярких всплесков, которая с завидным фетишизмом преподносится оператором Донгом Чинсоном.
Элегантность авторского стиля у Инаня, впрочем, не выглядит позой. Ровно таким киноязыком, лишенном сбивчивости и скупости, и стоит рассказывать историю, новизна которой кажется с самого первого кадра сомнительной. Все это уже было и до Инаня, и, вероятно, будет после
Элегантность авторского стиля у Инаня, впрочем, не выглядит позой. Ровно таким киноязыком, лишенном сбивчивости и скупости, и стоит рассказывать историю, новизна которой кажется с самого первого кадра сомнительной. Все это уже было и до Инаня, и, вероятно, будет после, если, конечно, токсичную маскулинность окончательно не запретят на экране как вредоносную для психики. Герой “Озера диких гусей”, глянцевый красавчик Чжоу, за исключением внешних данных мало чем отличается от привычных Инаню мужских типажей, на которых отпечатано клеймо рока, порой в самом абсурдном его изводе. Для режиссера нет никакой разницы настоящий ли ты полицейский или нет (как Ванг из “Униформы”), движет ли человеком месть или просто безумное влечение (как в “Ночном поезде”) и стоит ли, в конце концов, согласиться на сделку с собственной совестью (ибо дьявол уже не даёт второго шанса), дабы сохранить себе жизнь, или уже поздно что-либо предпринимать вообще (как в “Озере диких гусей”). Инаня легко же упрекнуть и в несвоевременности, но, что хуже, несовременности, поскольку очевидно что “Озеро диких гусей” это кино ещё из той категории, где важны нарратив и киноязык, а не манифестация собственных травм и патологический левый дискурс под соусом из всяких “измов”.
Упрек этот, тем не менее, ничуть не отменяет ту яркость синефильского опыта, которую даёт картина Дяо Инаня.
