Мешок без дна, 2017, Рустам Хамдамов
Эрик Шургот рецензирует картину Рустама Хамдамова
Рустама Хамдамова часто называют «гением неснятого кино». Негатив его дебютной короткометражки «В горах моё сердце» считается утраченным, полнометражные «Нечаянные радости» были безжалостно смыты цензурой, а многострадальная «Анна Карамазоф» никогда не выходила в прокат. Имя Хамдамова почти всегда произносится с трепетом, но произносится редко и в основном из уст самых заядлых киноманов. Обласканная прессой, его новая лента «Мешок без дна» тихо и незаметно прошла в прокате, как и подобает фильму, который для многих станет главным отечественным кинособытием этой зимы, но для еще большего числа людей так и останется Terra Incognita.
Кадр из фильма “Мешок без дна”
А между тем, вся суть этой картины раскрыта уже в самом её названии, прямо отсылающем зрителя к сказкам тысяча и одной ночи, в одной из которых двое состязались в наполнении мешка словами – кто больше наплетет, тот и победил. Картина Хамдамова и есть тот самый мешок, или украшенный яхонтами ларь – кому как угодно – в коем дно и в самом деле незримо. Но это только если того очень хочется, ведь мешок завязанный – трепетная тайна, тогда же как в открытом, может статься, лежит всего лишь жухлый лимон. Однако обо все по порядку. Формально сюжет строится вокруг рассказа Рюноске Акутагавы «В чаще». Того самого, что лег в основу знаменитого «Расемона» Куросавы Акиры. Только самурай стал русским царевичем, а сама история приобрела формат «рассказа в рассказе» – её где-то в девятнадцатом веке поведала великому князю, топящему в алкоголе скорбь, загадочная пожилая фрейлина. При этом первичный слой фильма отнюдь не менее сказочный – реплики кружатся вокруг предсказаний и видений, пустой дворец погружен в хрупкую явь магического реализма. Кажется, Хамдамову важно, чтобы создаваемые им образы приобретали максимально неявные очертания, становились гибкими, многозначно трактуемыми метафорами.
Сам режиссер по ходу фильма разбросал немало странных намеков. Вот кавалеры во дворце решают сложную задачу, выписывая на грифельной доске узоры математических формул. Подходит молодая служанка и приравнивает уравнение нулю. Что это, если не еще один тонкий намек на абсолютную универсальность фильма, на бездонность совершенно пустого мешка? Для Хамдамова форма становится универсумом и апогеем, она превалирует над содержанием настолько, что начинает формировать его. И чтобы понять, о чем речь, стоит попробовать самому окунуться с головой в этой причудливый омут, где чудеса, где ведьма плетется по просеке, грибы делают на поляне гимнастические упражнения, а лишенная чести царевна стучится в сруб колченогого старца. Из этой россыпи архетипов можно до бесконечности выуживать смыслы, а можно заплутать, найдя выход только в дверях кинозала. Именно поэтому имя Хамдамова никогда, как бы кому ни хотелось, не будет греметь на международных фестивалях. Это, если хотите, пост-постмодерн, где напыщенное торжество формы отсекает целый зрительский пласт, неготовый к подобного рода экспериментам.
По структуре фильм очень похож на сон, по причудливости – на восточный тканый ковер, исшитый диковинными переплетающимися узорами. Три версии лесного преступления для Хамдамова лишь три версии одного и того же сна, то ли приснившегося пьянствующему графу, то ли рассказанного ему же гадалкой
«Мешок без дна» по структуре очень похож на сон, по причудливости на восточный тканый ковер, исшитый диковинными переплетающимися узорами. Стоит забыть о «первоисточнике» и уж тем более негоже сравнивать с классиком. Три версии лесного преступления для Хамдамова лишь три версии одного и того же сна, то ли приснившегося пьянствующему графу, то ли рассказанного ему же гадалкой. Что выудит зритель из этого мешка сновидений и образов – зависит только от желания и кругозора самого зрителя. При этом нет никакого смысла пытаться собирать воедино разбросанные по канве ленты отсылки, пытаясь склеить воедино Островского с Борхесом. Прелесть произведения Хамдамова в том, что в него можно нырнуть со всей интеллектуальной мощью, отыскивая отсылки тут и там, а можно вспомнить то время, когда у каждого из нас был рай с бессмертием, и просто погрузиться в жужжащий и очаровывающий лес, прислушаться к шуршанию платья по паркету старого дворца. Это ведь правда бездна, в которой можно не единожды раствориться, как в полотнах Босха, разглядывая очередную деталь с совершенно иного ракурса.
