Черно-белая радуга
Сейчас (Nu), 2003, Симон Стахо
Новую рубрику “Голос Скандинавии” Дмитрий Котов открывает немым коротким метром с Мадсом Миккельсеном.
Не будет преувеличением сказать, что короткометражная артхаусная лента «Сейчас» — одна из дебютных работ относительно молодого датчанина Симона Стахо — испытала заметное влияние авторских высказываний более именитых земляков-предшественников. Холодная черно-белая эстетика некоммуникативности будто почерпнута у Дрейера, а схематизированный «идеальный мир» практически альтернативной реальности в своей графичности и условности уж больно похож на обиталище «Совершенного человека» Йоргена Лета.
«Сейчас», рецензия
Немое кино Стахо разговаривает со зрителем языком высокоградусной метафоричности, намеченной плеядой несложных, но выразительных символов. Первые кадры — аскетичная комната и два пожилых мужчины. Один из них — под белой простыней, второй — в черном костюме. Момент прощания. По мельчайшим деталям в движениях рук и глаз можно угадать, что почтенных старцев связывает нечто большее, чем просто дружба. Вторая сцена — воспоминание. Осень. Ветер. Мужчина — в черном костюме, женщина — в белом подвенечном платье. Друг напротив друга — в руинах заброшенной церкви, намекающей пустыми провалами окон на скорый крах красивого, но неестественного союза, отвергнутого небесами. Обнаженными и вычурными средствами пантомимы жених показывает… нет, вовсе не женственную гомосексуальность, а в первую очередь — неспособность и нежелание обращаться с женщиной так, как это свойственно любящему мужчине. Первый поцелуй — грубый, чавкающий и неискренний. Лицо малоизвестной Элин Клинги мнется, как пластилиновая маска, под сжимающими его сильными пальцами будущего «Ганнибала» Мадса Миккельсена. Женщина убегает и заходит в воду с желанием не то очиститься, не то утопиться. Мужчина возвращает ее на берег, чтобы натужно извергнуть семя заранее обреченной семьи, создатель которой — не любовь, а ежовые рукавицы традиционных ценностей.
Гнетущее получасовое молчание рафинирует осознание безысходности, кристаллизует голый смысл авторской мысли о том, как губителен может быть самообман в споре с самой природой. Интрига лишь в том, какие из своих бесчисленных образов на этот раз примет многоликая смерть.
Абсолютно всё в работе Стахо направлено на то, чтобы добиться максимальной изоляции персонажей и абсолютной камерности повествования. Окружающий внешне безэмоциональных героев мир — прямое отражение их внутреннего дисбаланса, тревоги, накатывающего безумия, свербящего ощущения бытности не на своем месте. Каменистая пустыня, в которой бродит, терзаясь, персонаж Миккельсена, — это бесплодная, бездетная судьба человека, которого не тянет к противоположному полу. Отсутствие будущего. Потому так дико смотрится в этой пустыне одинокий домишко с нелюбимой супругой, бесцельно раскачивающейся на качелях у крыльца, и ребенком, который кричит, кричит, кричит… Спокойствие отчаявшемуся мужчине может подарить только другой мужчина. Первый поцелуй — робкий, невинный и нежный. Пальцы Миккельсена сжимают тугую щеку Микаэля Персбрандта, как пальцы задорного гончара, разминающие теплую глину. Те же самые движения. Те же, но совсем другие…
В фантастической сновиденной реальности со стилистикой 60-х, слепленной буквально из нескольких локаций и сведенной к художественному алгоритму, нет шансов на благоприятный исход. Это ясно с первых же секунд. Гнетущее получасовое молчание рафинирует осознание безысходности, кристаллизует голый смысл авторской мысли о том, как губителен может быть самообман в споре с самой природой. Интрига лишь в том, какие из своих бесчисленных образов на этот раз примет многоликая смерть.
