In arte libertas
Цезарь должен умереть (Cesare deve morire), 2012, Паоло Тавиани, Витторио Тавиани
Виктория Горбенко о лауреате Берлинаре-2012
Паоло и Витторио Тавиани – ветераны итальянского кинематографа. В момент триумфа на Берлинале обоим было уже за 80. Тем удивительнее осознавать, что «Цезарь должен умереть» – кино не только экспериментальное, но и весьма динамичное. На создание фильма братьев вдохновил реально существующий в римской тюрьме строгого режима «Ребибия» любительский театр. Тридцать заключенных, в оригинале говорящих на разных диалектах, среди которых – убийцы, наркоторговцы и каморристы, репетируют «Юлия Цезаря», проецируя на себя вечные шекспировские дилеммы.
“Цезарь должен умереть”, рецензия
Кино минималистично во всем. Тавиани имитируют документальную манеру съемки, обесцвечивают изображение до лаконичных черного и белого. Скупая геометрия тюремных камер и коридоров заменяет полувымышленным, полунастоящим героям репетиционную залу. Мысли о бытии рождают бессонницу не под традиционным звездным небом, а при взгляде над верхнюю койку. Но искусство оживляет даже это мертвое пространство. Вот участники спектакля привносят в образы римских патрициев провинциальные черты, характерные для их родных краев, расширяя и обогащая контекст. Вот ткань шекспировской трагедии разрывает реальный конфликт: заключенный, играющий Цезаря узнает в партнере черты Деция и высказывает ему в лицо годами копившуюся правду. Вот репетиция речей Брута и Антония на арене превращает тюремные стены с решетчатыми окнами в настоящий Колизей, где толпа послушно следует за призывами оратора. Самый же мощный момент слияния жизни и театра происходит на премьере, когда актеры, многие из которых никогда не выберутся из заключения, неистово скандируют: «Свобода!»
В сравнении с безграничными возможностями воображаемого существование отдельного человека – та же тесная и убогая камера, монохромное пространство ограниченных потенций. Соприкосновение с миром художественных образов позволяет вместо одной жизни прожить множество, расширить мировосприятие, оказаться в невозможных ситуациях. Богатство вселенной вот оно, на сцене. Не весь мир – театр. Это театр и есть весь мир.
Режиссеры говорили, что хотели бы, чтобы в их фильме зрители увидели в преступниках обычных людей. Желание очень гуманистичное, и такой посыл, конечно, не мог оставить равнодушным жюри Берлинского кинофестиваля. Финальные титры, кроме всего прочего, демонстрируют не только объединяющую, но и исцеляющую силу искусства: один из занятых в спектакле заключенных после освобождения стал актером. Но, на самом деле, сближение с героями происходит в другом. Один из них в финальной части картины говорит следующее: «С тех пор, как я прикоснулся к искусству, эта камера для меня стала настоящей тюрьмой». В плену находится не только он, но и каждый из нас. В сравнении с безграничными возможностями воображаемого существование отдельного человека – та же тесная и убогая камера, монохромное пространство ограниченных потенций. Соприкосновение с миром художественных образов позволяет вместо одной жизни прожить множество, расширить мировосприятие, оказаться в невозможных ситуациях. Богатство вселенной вот оно, на сцене. Не весь мир – театр. Это театр и есть весь мир.
