За пригоршню гульденов
Тёмная долина (Das finstere Tal), 2014, Андреас Прохаска
Игорь Нестеров рецензирует первый вестерн Дунайской державы.
Альпы обыкновенно ассоциируются с шоколадом, лыжами и эдельвейсами. Меньше всего на заснеженных перевалах ожидаешь увидеть угрюмых бородачей в широкополых шляпах и услышать зловещий щелчок револьверного курка. Казалось бы, нет в умиротворённых высокогорных пасторалях ни малейшего намёка на грубую эстетику пустынных прерий Техаса, Канзаса и Аризоны. Тем интереснее и смелее выглядит лабораторный опыт режиссёра Андреаса Прохазки по синтезу альпийской безмятежности с неистовой жестокостью Дикого Запада. Фильм-претендент на премию Оскар от Австрии снят с неподдельной любовью к ковбойским драмам и с нескрываемым азартом, который порой испытывает переводчик, впервые переносящий текст какой-нибудь знаменитой и всеми любимой зарубежной книги на родной язык.
“Темная долина”, рецензия
Бывший монтажёр хитромудрого Михаэля Ханеке и один из создателей телесериала «Комиссар Рекс» ранее уже проделывал подобные трюки: две части фильма «Смерть в три дня» — первые внебрачные, не слишком удачные, но достаточно дерзкие отпрыски американского подросткового слэшера и австрийской киношколы. Первый вестерн Дунайской державы вполне может считаться международным прорывом Прохазки не только из-за пристального фестивального внимания, но главным образом потому, что лента помимо вполне умелого воспроизведения многолетних внутрижанровых наработок, искусно переиначивает их на национальный лад, изо всех сил пытаясь придать традиционной фабуле новый облик и новый смысловой оттенок.
С полувзгляда ничего свежего в сюжете не обнаруживается, тем более что журналист Томас Уиллманн, автор литературной первоосновы для «Тёмной долины», прямо и откровенно заявляет, что при её написании вдохновлялся нетленками Серджио Леоне, давно включёнными в золотой фонд кинематографа. Одинокий фотограф по прозвищу Грейдер, который приезжает на зимовку в меланхоличный горный посёлок — гладковыбритый двойник Клинта Иствуда, возможно, ещё более молчаливый и чуть менее маскулинный. Семья садистов и сексистов Бреннеров, контролирующая и терроризирующая округу, повторяет своей необъяснимой ненавистью ко всему живому бесчисленное множество злодейских кланов голливудского Фронтира. А беспощадная месть, ради которой и затевается весь сыр-бор в Долине, служит краеугольной интригой едва ли не большинства жанровых творений.
Первый вестерн Дунайской державы вполне может считаться международным прорывом Прохазки не только из-за пристального фестивального внимания, но главным образом потому, что лента помимо вполне умелого воспроизведения многолетних внутрижанровых наработок, искусно переиначивает их на национальный лад, изо всех сил пытаясь придать традиционной фабуле новый облик и новый смысловой оттенок.
Такого рода полотна с неторопливым, порой чересчур размеренным повествованием без оригинальных твистов и идейных находок, интересны, прежде всего, стилевыми решениями. Леоне, который толком не знал английского, заставлял немецких и итальянских актёров говорить на нём, как на родном. Прохазка же, напротив, настоял на том, чтобы коренной британец Сэм Райли, актёр с многообещающим игровым потенциалом, вызубрил свои реплики на чистом немецком. За исключением стремления порвать с непатриотичной традицией в этом видится смутный намёк на то, что Америка постепенно теряет свою роль законодательницы мод в глазах современного поколения европейских мастеров. Всестороннее следование канонам фабрики грёз, навязчивое желание казаться большими американцами, чем сами американцы, не расценивается более как обязательный фактор признания кинопроизведения публикой и непременное условие коммерческого успеха.
Австрийский наряд оказался вестерну к лицу и в пору. Центральный негодяй в исполнении неплохо знакомого российскому зрителю Тобиаса Моретти получился цельно инфернальным. После внушительного воплощения настолько законченного мерзавца, роль главного антагониста в будущем «Бонде» артисту, вероятно, обеспечена. Музыкальное оформление рвёт шаблоны на мелкие кусочки и соревнуется в экспериментаторском духе с саундтреками Родригеса и Тарантино. От работ упомянутых кинодеятелей картину Прохазки отличает неотступная приверженность мрачной, предельно депрессивной манере изложения, в которой нет места и толике сарказма. Христианские мученические мотивы тесно переплетаются с кровавыми сценами slo-mo расправ, а в отдельных эпизодах кажется, что режиссёр вот-вот выйдет на новый уровень — псевдорелигиозной притчи или этического иносказания.
Последнего, однако, не происходит по причине всё того же по-немецки педантичного следования жанровой догме. Героический пафос плёнки берёт верх над замерцавшей-было философской подоплёкой, а режиссёр отвешивает почтительный поклон отцам-основателям. Кстати сказать, этот обмен любезностями между Европой и Америкой длится уже более полувека. Сперва Джон Форд заразил Старый Свет своим суровым ковбойским легендариумом. Потом Европа угостила Штаты сытной кастрюлей спагетти. Затем Америка запустила через Атлантику бумеранг ревизионизма. Теперь вот бабушка-Европа норовит раскрасить жанр в национальные цвета. Маятник качается, сугробы поднимаются.
