Антон Фомочкин продолжает рассказывать о старейшем киносмотре мира, Венецианском кинофестивале. В новом выпуске фестивальных дневников: “Детские зубы”, “Вся моя безумная любовь” и “Молитва во имя бога”
Детские зубы
Мила стоит у перрона и заторможенно подбирается к черте, за которую лучше не заходить (но случайное столкновение с Моисеем меняет ее жизнь навсегда). У нее из носа хлещет кровь, он отдает свою единственную рубашку. Ей одиноко, он только рад, чтобы его накормили ужином. Да, он наркодилер, ему 23, а собственная мать при встрече готова сразу звонить копам, но сякой, да свой, еще и романтик. Они неминуемо сближаются, девушка снова чувствует жизнь. Одна загвоздка – Мила смертельно больна.
Единственный дебют в конкурсе с первой минуты берет австралийской фактурой: характерный говор, обаятельная колючесть под стать характеру Моисея, располагающая нескладность неправильного и дурновкусного, испепеляющее солнце, мешающее определить время года: все, из-за чего была мимолетная мода на кино этого региона после «По вольчим законам», снова сияет и переливается. Но эту историю, свойственную скорее задворкам программы на Санденсе или Трайбеке, не получается пересобрать иначе, чем всегда. Эпитет «милый» в целом не делает положение вещей лучше, потому что эпигонство Андреи Арнольд (с характерной рамкой, движением камеры один к одному, такой же цветовой палитрой) затмевает собственный кинозык режиссера Мерфи в тот момент, когда он вот-вот должен формироваться на наших глазах. Есть и удачные мелочи-находки вроде снеговика из бумаги или примерки чужого парика одноклассницей с целью понять, идет такая длинна или нет. «Детские зубы» скорее склонны к сериальной форме, чем к большой: фильм разбит на неравномерные части, оглавление которых на экране остается виньеткой, а не несущей конструкцией, отчего все эти зарисовки просто разваливаются на менее и более удачные. И если общее сумасшествие, которому отдается семья Милы, еще удается списать на сложность ситуации и их уязвимость перед роком (отец – психоаналитик зачастил улыбаться беременной соседке, а мать с радостью принимает выписанные им антидепрессанты), то повышенную эксцентричность и сплоченность остальных участников этого сюжета уже нет. Эта притянутость сильно обесценивает проблески, мерцающие в жизни несчастной девочки, обязательно под музыку, в форме клипа. Назойливо играет мотив Golden Brown, предвещая неладное. В этой долине любой праздник разыгрывается на раскаленном песке.
Вся моя безумная любовь
Уилли покорил Марию, посвятив ей песню. Шестнадцать лет назад был зачат Винсент. Свободолюбивый музыкант сбежал, только узнав о беременности девушки (Валерия Голино). В наши дни его выступления на свадьбах и вечеринках не обходятся без алкогольной анестезии до потери способности передвигаться на своих двоих. После одного из таких вечеров ноющее нутро заставляет приехать к сыну. Мальчик оказывается аутистом, но это нисколько не пугает родителя, впрочем, из чужого дома (за эти годы в жизни Марии появился муж) его все-равно выгоняют. А на утро оказывается, что ребенок тайком пролез в его прицеп. Так начинается путешествие… В короткую гастроль по Восточной Европе, где все почему-то худо-бедно говорят на итальянском.
Меньшее, что ожидаешь увидеть в специальных показах Венеции, это локальный краудплежер, в котором ревет американская поп-музыка наравне с итальянским шансоном, все герои заводятся, истерят, пускают слезу и приходят, в итоге, к своему малому счастью. При всей своей неприметности и использовании запрещенных манипулятивных приемов, где мальчик разрывается между родителями, а болезнь оказывается клеткой, в которой заперт его рассудок, есть четкое ощущение, что зрителя оно заденет, а большего создателям «Любви» и не надо. Мейнстрим, конечно, специфический, с уверенным размазыванием экскрементов в душе, поездкой с отпрыском в стриптиз-бар, периодическими запоями, но душа ревет, а роуд-муви вынуждает сталкиваться со все более и более специфическими персонажами, вроде склонного к суициду словака, хорватских отшельников или ушлых переправщиков через границу. Что правда в этой праздничной вакханалии оказывается неуместным – скорбное смакование множества фотографий беженцев, расклеенных в фургончике на границе, где останавливаются переночевать герои. В своей всепоглощающей любви ко всем встречным и поперечным картина катится к невнятному финалу-распутью. После показа раздались громкие аплодисменты, будет странно, если американцы через пару лет не соорудят ремейк. Только вот в целом все это больше походит на «Дебила Джека», чем на «Человека дождя» в котором много лет назад Голино и снималась.
Молитва во имя бога
В большой семье важное событие – рождение малышки Глории. Все счастливы, видят, в перспективе, только светлое будущее. С этого момента и начинается черная полоса. Мать девочки, трудящуюся в магазине, одежды увольняют. Отца, ответственного и услужливого водителя убера, хулиганы как-то ночью выкинут из машины, заодно сломав руку. У бабушки, работающей уборщицей в ночную смену, – вообще стачка. Ее супруга, сидящего за баранкой автобуса, останавливают полицейские за разговоры по телефону (человек о проблемах родных заботился). В столь неподходящий момент из тюрьмы, отбыв двадцатилетний срок, выходит настоящий дедушка младенца (и с трудом адаптируется). Все хорошо только у младшей сестры новоиспеченной матери и ее любвеобильного ухажера, расширяющих свою сеть ломбардов, впрочем, ненадолго.
Робер Гедигян после маловыносимого фильма «Вилла», пару лет назад тоже показанного на мостре, перегрузил многообразие клановых перетрубаций еще и социальным мотивом по принципу «в сказке ложь, да в ней намек». Если Кен Лоуч, с которым Гедигяна здесь часто сравнивают, работает от силы с тремя героями, то в «Молитве» традиционное «час от часу не легче» относится к целой толпе персонажей, каждый из которых на деле тянется совсем к другому, с разочарованием оглядываясь на свою жизнь. Вчерашний зэк, например, выйдя из тюрьмы, пишет дурные хокку и, наверное, счастлив больше всего, так как его прошлое пусто, на нам нет груза социальных ответственностей и нужды заниматься своим делом. Тогда как встречные говорят или дают понять ему, что, мол, все их существование – считай клетка. Гедигян ставит фильм в теплой цветовой палитре. Мягкость изображения диссонирует с происходящими неурядицами. Тогда как у того же Лоуча сейчас смурная, блеклая цифровая картинка. Эта напрашивающаяся аналогия с «Извините, мы вас не застали» по «Молитве» сильно бьет. Там было и иронично, и эмоционально, и (что редко для позднего Лоуча) выдержанно. Гедигян – другой формации режиссер, он упивается трагедийными отблесками в этом сюжете, но блески эти – безвкусный рапид, в котором человек падает с мотоцикла и так, в целом, со всей картиной.
