Холодная война (Zimna wojna), 2018, Павел Павликовский
Антон Фомочкин видит в новом фильме Павла Павликовского эстетизацию голого расчета
Дэмьэн Шазелл пару лет назад явил многообразие ряженых на автостраде в сочных, выгорающих лос-анджелесских тонах. Размах, Cinemascope, все дела. Это хороший пример репрезентативной сцены в музыкальном фильме, оставшейся обособленной от последующего нарратива. Она определяет тон, будучи сгустком эклектики – стиля, которого придерживается режиссер. Павликовский начинает похожим образом и мгновенно нагнетает. Пресловутый квадрат. Дуэт среднестатистических деревенских мужиков в драных одеждах напевает локальную песню. На них с недоумением взирает мальчик в шапке-ушанке и не менее драном пальто. Позади, вдоль обшарпанных стен носятся курицы. Все ласковое безразличие социалистического мира, как на ладони.
Безостановочно смолящий деятель искусств Виктор колесит по весям, ибо «Алло, мы ищем таланты». Талантам нужен народный репертуар, поэтому Виктор посещает сельские ДК, слушает детей на дому, записывает голоса даже на крыльце в дождливый день, и без того омраченный беспощадным кровавым режимом. Из толпы молодых и голосистых ему приглянется одна, она, белокурая, большегрудая, своенравная. Девушка трудной судьбы с челкой и косой по плечо. 36-летняя Иоанна Кулиг играет юную деву. Впрочем, какая разница. На то она и родина, чтобы не иметь возраста.
Кадр из фильма “Холодная война”
В нагромождении красивых слов, которые елейными реками льются после премьеры «Холодной войны» на Каннском кинофестивале, сложно заприметить существенные причины искренне любить этот фильм. На разный лад скроенные пространные фразы про любовь и музыку излишне подчеркивают «вечность» материй, которые картина затрагивает, и лишь укрепляют мистификаторский дар Павликовского. Его 4:3-взгляд на упаднический восточноевропейский «Ла-Ла-Ленд» эстетизирует голый расчет – на экране предстают абсолютно все элементы, из которых можно собрать драматургический конструкт о тяготах существования в послевоенной стране бывшего соцлагеря.
К примеру, о невозможности жизни на обетованной земле. «И травинка, и листок» в сердце навсегда, «каждый колосок» в поле – декорация для разговора о стукачестве. Шумят березки, которые наверняка мироточат соком от невыносимости бытия, стрекочат кузнечики, разве что они не попираемы режимом. Колет, режет такая природа, одним словом душа, но за естеством – подвох. Казалось бы, зазноба, а отвечает на вопросы партии – слушает ли Виктор «Радио свобода»? Разлад? Шагом, полным решительности, героиня прыгает в воду и плывет миллевской Офелией, напевая выступившее лейтмотивом наследие Григория Александрова. Так музыка и будет «спасать», кормить, одевать. Старые песни о главном на французском высокий чин попросит перезаписать на польском. Странная драма: и любить, и ненавидеть родину, вести с ней холодную войну, жаждать встречи с ней. Спасибо, что обошлось без платоновщины, и Виктор за пределами границ Польши не оказывается импотентом от избытка чувств к олицетворению своей отчизны.
В арсенале Кулиг два типа взгляда: «томный» и «с вызовом». Диапазон Томаша Кота меньше – многозначительность на лице, да и все. Между ними нет химии, но они красиво смотрятся рядом. Красивые польские лица, исключительно на плакат
Простой событийный язык ассоциаций генетической памяти позволяет Павликовскому не мучиться с историческим польским контекстом. Идентичность заполняется исключительно фольклором. В остальном – поменяй географическую метку на граничащие страны, т будет также. Это унифицированное кино (в плохом смысле) про «Через годы, через расстоянья». Властный товарищ просит поддержать культ личности? Огромный стяг с ликом Сталина, на фоне которого выкладываются артисты, напевая песню о вожде. Последняя капля к миграции? Просьба корректировать репертуар, и вышеозначенная часть сценической экспозиции. Над коллективом кружит поставленный сверху пан с говорящей фамилией Кочмарек – объяснять его роль не приходится. Свобода? Джаз. Кайф от джаза такой же, как от народной песни, ибо от сердца, а еще и драйвово. Кара за измену родине? ГУЛАГ. И естественное мученичество. Ребенок, может быть, и чужой, но белокурый и похож на мать, а, значит, национальное победило. Чтобы добить, у музыканта стоит отобрать возможность играть, отмороженные пальцы – пресловутая цена за отечество. Хочешь избавиться от звенящей художественной пошлости в воспроизведении эпохи? Переведи картинку в ч/б. Академический формат картинки поможет разгрузить проблемы декораций. Ряд шаблонов складывается в мозаику под «классику», под большой фильм об эпохе, чувстве и людях. Но какие люди, когда титульные артисты умеют только красиво находиться в кадре. В арсенале Кулиг два типа взгляда: «томный» и «с вызовом». Диапазон Томаша Кота меньше – многозначительность на лице, да и все. Между ними нет химии, но они красиво смотрятся рядом. Красивые польские лица, исключительно на плакат.
Действие «Холодной войны» происходит в годы, когда Павликовский еще не родился, либо был ребенком, оттого и появляется на титрах напрашивающееся с первой сцены посвящение родителя. Вся серьезность на разрыв, связанная с событийным рядом, остается выдуманной визуализацией того, что постановщик слышал от родных, как он себе это представляет и как хотел бы это ощутить (этим грешила и «Ида»). Он не работает со временем, не анализирует его, оно – лишь фон. Метания «И с тобой быть нельзя, и без тебя сложно» вымученно двигают зрителя по эпохам. В своих мизансценах режиссер то и дело доходит до абсолюта собственной – понятной, кажется, только ему – эстетики. Он срезает головы зрителям в зале, выбирая раздражающие планы, где ненароком выглянет край растрескавшейся стены или половина водителя. Закольцевав картину религиозным подтекстом, ликом Богородицы, к которому приходят главные герои, «Война» вступает на новую территорию, воспевая истинность Отчего края через метафизику, и на этом моменте не остается уже ничего, что не вшил бы режиссер в свое полотно. Только вот на другой стороне пшеница в поле колосится так же, и это воспринимается как очередное бегство. Песне ты не скажешь «До свиданья», песня не прощается с тобой. Только вот кавер, увы, скверный.
