//Премьера: “Холодная война” Павла Павликовского

Премьера: “Холодная война” Павла Павликовского

Танцуют западники и славянофилы

Холодная война (Zimna wojna), 2018, Павел Павликовский

Еще одно мнение о “Холодной войне”. Рецензия Александры Шаповал

Я видел летающие клетки. В них были орлы
Ежи Лец

1949 год. Просторы панщины, восстающие из военного пепла в новом дивном мире победившего коммунистического братства. Парочка нераскулаченных интеллигентов от искусства под руководством товарища Кочмарека ездит по деревням собирать фольклор, готовясь к запуску национального духоподъемного музыкального коллектива. Имя ему будет «Мазурек» (параллель с реальным польским «Мазовше»).

Один из интеллигентов – Виктор, музыкант и дирижер грядущего ансамбля – выделяет из толпы прекрасную пейзанку, с некрестьянской длинной челкой и нетривиальной конкурсной песней. Во взгляде бойкой femme fatale, столкнувшем французскую чувственность nouvelle vague со славянской силой, болью и предчувствием беды, сквозит ответный интерес. Рождается любовь. Как полагается, и невозможная, и непреодолимая, сквозь мириады лет и расстояний, небесная любовь до гроба. Ходячая монета, но сердце отчего-то бередит.

Ключ к сердцу – музыка, герой номер один. Во многом благодаря этому универсуму, после анемичной «Иды» в формализме Павликовского вскипает кровь, рождается фактура. Идет ему и отказ от безусловной статики, чередование динамик: вот где уж точно движенье – жизнь. А сверх-красивые, искусно выстроенные кадры (перед мастерством оператора Лукаса Зала снимает шапку в разрушенном храме даже идейный Кочмарек) – наконец наполняются душой. Которую так тщательно скрывала «Ида», отгородившись пустотой искусственной духовности; зримым Богом, растянутым на 3/4 экрана. «Холодная война» приносит потепление и чувственность ледяному торжеству эстетики.

Кадр из фильма “Холодная война”

Материал сильнейший – органика национальной песенной культуры. Способный оживить всех мертвых на земле. Вступление – решает. Трудно устоять. Красиво некрасивые, почти хрестоматийно тарровские, лица из народа. Руки, выдувающие музыку из сердца инструментов. Бескрайние, живые голоса. Естественный человек, вылепленный молчаливой природой: обтесанный ветрами, точеный дождем и обожженный солнцем. Природой, вручившей ему свой голос: музыку, первый язык – и движение, танец.

Исконье этих песен – о любви, судьбе и смерти: вечном, не отмеченном надстройками, бытии. В их чреве – горний и летучий дух, способный протекать сквозь железные пальцы истории – творя свою. Мелодика свободы, жизни, благодарности. Вселенского примирения с небесной волей. Но красный дискурс возглашает: небес – нет, природа – сельское хозяйство, народ – антипод буржуазии, искусство – инструмент пропаганды. «Это музыка ваших дедов и прадедов. Музыка боли, обиды, унижения. А если улыбки – то сквозь слезы», – учит поющих юнцов Кочмарек, уже грезя Сталина на вздымающемся сценическом полотне.

Видит знамя Сталина и Виктор: прямо перед собой, из дирижерской ямы. Невыносима тяжесть ополитизированного бытия: партийно-угодная творческая ложь, личная уязвимость («стукачество» повсюду), размытие внешней свободы… Для него очевидна дорога: сквозь открытый пока что проем грядущей Берлинской Стены, в эмиграцию. С берлинских гастролей он не вернется домой, как не дождется на границе любящую, но страшащуюся чужбины Зулу. В Париже он поселится один. Найдет товарищей, любовниц, мягкое изящество джазовых трелей в вечерних барах – но ничего не заменит интеллигентской тоски до дикому, народному, пассионарному. По голосистой песне Зулы-Родины.

Иррациональная, но не отпускающая Зула – очевидная ассоциация с силой родной земли, сизыми осинками встающей в дыму кафе-шантанных у многих поколений эмигрантов. В том числе, и у самого Павликовского, с 14 лет обретающегося на Западе. То, что делает эту непритязательную по сути историю хрупкой и легкой, как память о детстве, как запах пожелтевших фотографий, найденных в чулане – именно личная интонация (фильм – прямое посвящение родителям, их имена носят герои). Под кожей у внешней любовной канвы дымится нежная утроба – боль вырванных корней. Тоска по дому. По месту, что звалось бы им. По человеку, что вмещал бы дом.

Материал сильнейший – органика национальной песенной культуры. Способный оживить всех мертвых на земле

Эта бесприютность, оторванность от места сильна на протяжении всех фильмов Павликовского, начавшего документалистом BBC. Потерянный дом монархисткой России Дмитрия Достоевского, праправнука писателя; бродяжничество Венички Ерофеева… В первых игровых лентах – «Последнем пристанище» с Диной Корзун, «Стрингере» с Сергеем Бодровым-младшим – та же растерянность и перепутье: Восток – Запад. Что ближе? В «Моем лете любви» – утрата дома (как памяти о месте и людях) девочкой Моной и попытка встроиться в новый, кажущийся красивым, дом. В переломной «Женщине из Пятого округа» неприкаянность чужака (усиленная случившейся в то же время смертью жены режиссера) растет, как сумасшествие. Уже встают родные песни и стихи, уже тоскует Иоанна Кулиг, будущая Зула.

С возвращением Павликовского на Родину, в Польшу, и конкретно с данным фильмом – эта тоска приобретает характер воспоминания, ностальгической меланхолии, даже предупреждения. Не всегда трава зеленее там, где нас нет. Главная свобода – все еще внутри. Дух всегда веет, где хочет. В песне, в танце, в языке, в поэзии. В желании прижаться широкой душой к родной душе, когда стало грустно, не получив в ответ: «Не сейчас, любимая, все идут в джаз-клуб».

Вспоминается литовец Томас Венцлова: «Полынь, чертополох, linnaea borealis. И только влажный луч сквозь рваную броню. Друг другу внятны мы как высшая реальность — у смерти на краях, в поруганном краю». Дуб – дерево. Париж – столица. Варшава – родина. Смерть неизбежна. Перейдем на другую сторону. Оттуда вид красивее.

Читайте также рецензии Армена Абрамяна и Антона Фомочкина
Telegram
Хронология: 2010-е 2018 | Сюжеты: Канны | География: Восточная Европа Европа
Автор: |2019-01-16T05:45:44+03:0015 Ноябрь, 2018, 18:18|Рубрики: Рецензии|Теги: , , |
Александра Шаповал
Наследница серебряного века, хранитель декаданса и карет. Парит в безвременье. Вино пьёт со Вселенной. Старается поймать невыразимое фильмическое, духов - и заключить их в форму. Но ключ оставит - любит человека.
Сайт использует куки и сторонние сервисы. Если вы продолжите чтение, мы будем считать, что вас это устраивает Ok