Преступный человек (The Criminal Man), 2019, Дмитрий Мамулия
Во второй по значимости венецианской программе «Горизонты» показали фильм грузинского режиссёра и художественного руководителя «Московской школы нового кино» Дмитрия Мамулии. Криминальная драма про wannabe-киллера получилась артхаусным (в привычном понимании термина) фильмом по моде 2008 года и создана, кажется, исключительно в вуайеристстких целях
Грустный мужчина (Гиорги Петриашвили) работает на шахте, а ещё грустный мужчина однажды на какой-то загородной равнине становится свидетелем убийства. По новостям скажут, погибший – грузинский футбольный голкипер. Грустный мужчина подумает, странно это, вместо мячей ловить пули и чуть позже (примерно час экранного времени) захочет тоже кого-нибудь, да убить.
До «Преступного человека» Дмитрий Мамулия снял всего один фильм девять лет назад, «Другое небо», про приезжающих в Москву мигрантов: отца и сына. Режиссёр уже много лет подряд преподаёт в «Московской школе нового кино», где , в числе прочего, беседует со студентами о философии, истории кино и бытии в целом. Вот и для нового его фильма важной уточняющей характеристикой является тот факт, что это картина, в первую очередь, успешного педагога, а не талантливого режиссёра. Своего рода воплощенный мастер-класс. В фильме обнажаются все основы, которым, собственно, в МШНК и учат. Свобода мысли и движений, непрямой философский взгляд на вещи, по заветам МШНК говорить в кино желательно меньше, больше пользоваться киноязыком. Сам Мамулия этими уроками распоряжается. Местами в его кадрах идеальный свет и цветокоррекция. Вероятно, очень долго вынашивались и мизансцены: смятенный герой на красно-чёрном пледе в шахматную клетку – красиво.
Кадр из фильма “Преступный человек”
Другой вопрос в том, какого рода это умение и киноязык. Фильм о том, как опостылая среда порождает в скучающем человеке острый моральный релятивизм, снят в эстетике где-то между южнокорейским психологическим триллером и мирами Карлоса Рейгадаса (что неудивительно, с ним хорошо дружит другой педагог школы – режиссёр Артур Аристакисян). Подобного кино (без собственного стиля, основанного на заимствованиях и чужих удачах) – по половине конкурса на каждом втором международном фестивале. «Преступный человек» – артхаусный БДСМ без слова стоп, Мамулия его попросту не придумал. Как, впрочем, не придумал и многое другое. Кино его максимально невнятно, а за архетипами и символами прячется от сюжетной конкретики. Детектив у Мамулии невозможен из-за намеренного отсутствия причинно-следственных связей. И это, конечно, тоже важный метод в идеологии МШНК: сохранять недосказанность. Гиперреалистичный режиссерский стиль с продолжительными, будто проходящими в физическом времени сценами (к примеру, импульсивный танец молодой женщины в ресторане под красивую лирическую балладу или бесконечные сцены быта главного героя) никак не подразумевает фактических поддавков. Герой видит на экране новости про смерть голкипера, как только включает телевизор. А в другой сцене он вдруг каким-то образом оказывается в полицейском или судмедэкспертном архиве. Мамулия, одержимый художественным лоском «Преступного человека», просто отказывается от логики жизни в фильме. Потому, его длинноты – как будто выработка по плану, дежурная необходимость. Вообще, конечно, как и сюжет, которым режиссёр брезгует.
Несмотря на все потуги на реальность, «Преступному человеку» очень не хочется быть артхаусом бытовым, про кухни и заводы, а хочется быть каким-то кафкианским «Превращением» в неопознаваемой грузинской глубинке, а еще немного «Посторонним» Камю. Когда Мамулия даёт образы абстрактные (вроде хищных птиц в крохотной комнате), это хотя бы интересно, когда символизм становится назывным (в кадре рассказывают сказку про чёрное существо без друзей) – скверно. Но ещё хуже, когда он трансформируется в символизм монтажный. Герой одиноко бродит по полю под стаей кружащих птиц, так он размышляет об убийстве. Следующий кадр – девушка прикрывает лицо руками. Значит, будущее преступление предрешено, светлое уже отвернулось.
Мамулия уже много лет подряд преподаёт в «Московской школе нового кино», где, в числе прочего, беседует со студентами о философии, истории кино и бытии в целом. Вот и для нового его фильма важной уточняющей характеристикой является тот факт, что это картина, в первую очередь, успешного педагога, а не талантливого режиссёра
Мамулия, к сожалению, не рассказывает историю, хотя все источники его копипасты – прежде всего рассказчики (и Альберт Серра, и Ли Чан Дон, и тот же Рейгадас). Сравнивая с ними и проводя параллели, мы автора по сути поощряем и, выходит, подтверждаем, что у него все вышло. Но вообще все ровно наоборот. Язык Мамулии настолько сконструированный, сшитый из лоскутков чужих воспоминаний и мыслительной деятельности, что не заметить этого не сможет, наверное, даже студент второго курса любого киновуза.
Большая режиссерская трагедия – в фильме есть все, кроме фильма. Бодрийяровский симулякр кино подменяет само кино, за его фиктивной видимостью нет драматургического нутра и в конце концов мощи, без которой история человека, лелеющего в себе желание убивать, попросту невозможна. За художественное и писательское безрассудство, можно, наверное, заставить себя «Человека» полюбить, но зачем убивать бесчувствие в себе. Это какое-то преступление.
