Токсичная мстительница
В объятиях лжи (Greta), 2018, Нил Джордан
Ностальгия и постирония в контексте ленты “В объятиях лжи”
Начиная с 2010-х гг., мировой кинематограф стал охватываться настоящей эпидемией ностальгии по временам давно ушедшим и тем прекрасным. Человеческая память выборочна, память любого художника – тем более, и показательно как в десятые года медиум кинематографа заболел ностальгией одновременно по восьмидесятым, девяностым, а еще чуть раньше – по шестидесятым. В то время как современность во всех своих изводах радикализируется и поляризуется по левостороннему или правостороннему общественно-политическому курсу, набирающий обороты эскапизм во времена или поконсервативнее, или посвободнее ощутимо превращается в яркий художественный жест, обусловленный самим фактом неприятия навязывания какой-то лишь одной, правильной оптики на искусство, требующее рассмотрения не только лишь под одним углом. Неполиткорректность как жест, трансгрессия как предупреждение. Невольно ли, но новые пуритане и все им сочувствующие пробуждают те или иные киножанры чуть ли не в их первозданном виде, и за отдельными примерами, формирующими общий тренд, идти недалеко: “Американская история преступлений”, “Американская история ужасов” и “Поза” Райана Мэрфи, синефильский до сартровой тошноты “Однажды в Голливуде” Тарантино, “В ткани” Стрикленда и “Золотая перчатка” Акина, “Суспирия” Гуаданьино…
Кадр из фильмы “В объятиях лжи”
Британец Нил Джордан ухватывает эту ностальгическую тенденцию в своей новой картине “Грета” aka “В объятиях лжи”, опираясь в фильме на жанровые тропы мелодраматических и психопатологических триллеров 80-90-х гг. Джордан, никогда и не соблюдавший никакие жанровые рамки (даже в масскультном “Интервью с вампиром”), в “Грете” и вовсе теряет чувство меры, вкуса и здравого смысла, доводя до логического абсурда (при всей алогичности и нелепости некоторых сюжетных твистов) не только жанровые каноны сталкинг-триллеров, но и нынешнюю актуальную повестку, преимущественно феминистическую. В этом кино, на первом плане которого солируют одни лишь женщины, слишком много нарочитой сказочности и пресловутой постиронии, которая считывается, впрочем, сразу. Фрэнсис и Грета = Ганзель и Гретель, сама ставшая ведьмой из пряничного домика на краю парка. Трудно не вспомнить, как в 1984 году Нил Джордан подвергнул занимательной ревизии, задолго до Маттео Гарроне, сказки в фильме “В компании волков”, основанном на рассказе Анджелы Картер. В том фильме, исследующем истончающуюся грань между женской невинностью и агрессивной сексуальностью (Фрэнсис в “Грете” невинна и асексуальна даже), особое место в нарративной ткани занимали микроновеллы, посвященные отношениям с злобными сестрами и изгнанием дьявола священником из одержимой женщины. Одержимая желанием обладания Грета для Фрэнсис хочет быть всем: подругой, сестрой, матерью, любовницей – в то же время оставаясь никем, непознанной до конца, ускользая постоянно от разъяснения своей истинной (потусторонней? нечеловеческой?) сути.
Сюжет “Греты” даже в кратком пересказе выглядит максимально банальным: юная Фрэнсис находит в метро сумочку, которую она возвращает назад её владелице, немолодой венгерке с французским прононсом по имени Грета. То что сперва будет напоминать искреннюю женскую дружбу, очень скоро обернется ровно тем, чего ждешь от львиной доли картин с Изабель Юппер – хтоническим ужасом и психопатической перверсивностью, которые в уютном манямирке Греты являются всего лишь “новой нормой”. Мир, дружба, жвачка – тиски, объятия, пытки. Нил Джордан иронизирует над вездесущим демоническим амплуа Юппер, превращая клишированный образ сталкерши в самую настоящую карикатуру, каждая встреча с которой превращается в самостоятельный гэг, в котором может звучать пианино, обязательно будут трещать кости, а насилие само по себе – физическое и психологическое – станет естественным проявлением любви и сострадания.
Нил Джордан иронизирует над вездесущим демоническим амплуа Юппер, превращая клишированный образ сталкерши в самую настоящую карикатуру, каждая встреча с которой превращается в самостоятельный гэг
Навскидку в длинной цепи кинематографических ассоциаций у “Греты” немало общего с “Мизери”, “Одинокой белой женщиной” и “Рукой, качающей колыбель”, разве что Нил Джордан снимает совершенно несерьезное, откровенно упивающееся своей китчевостью кино (чего, например, нет ни в одном проекте Райана Мэрфи). Впрочем, китч китчем, но и диванная философия, пускай пунктирно, по расписанию. Даже на поверхности “Грета” умудряется не переставать быть авторским комментарием, хотя бы к той же теме материнства. У Фрэнсис матери нет, Грета воспринимает материнство как нечто хищническое, отравляющее и подавляющее объект этой любви. Если есть токсичная маскулинность, то тогда должна быть и токсичная феминность, и Грета выглядит ярчайшим её воплощением, сразу в нескольких инкарнациях. Сперва притвориться лучшей подругой, а потом идеальной мамочкой, но в обеих случаях тонко и точно нажимая на наиболее болезненные персональные точки Фрэнсис. Цель у Греты одна – присвоить себе жизнь и волю блаженной и наивной Фрэнсис, которая искренне ищет материнской любви. Быть матерью же, с точки зрения Греты – это во всем быто токсичной, постепенно (само)разоблачаясь и становясь в сущности Иродиадой, несколько нелепой в постхипстерском хаосе Нью-Йорка, но уместной как в Венгрии, так и во Франции (Юппер в конце концов пародирует саму себя же из трангрессивной драмы Оноре “Моя мать”). Тогда как Нил Джордан не без очевидного удовольствия связывает тесным узлом зловещего инцестуозного материнства “Грету” и свой фильм “Византия”, снятый до эпохи Me Too. Если в “Византии” кровные связи рифмовались с вампиризмом и мизандрией, хотя она и стала прямым следствием ярости мужского мира по отношению к героям Сирши Ронан и Джеммы Артертон, то в “Грете” сами отношения между женщинами проникнуты идеей как взаимного влечения, так и взаимного поедания, буквально, и вся вина мужчин заключается лишь в том что их нет. Будь со мной, будь мной.
