Снять полтора фильма, умереть в 29 лет никому не нужным, через поколение стать вдохновителем главного французского кинотечения и в итоге прочно обосноваться в топах “всех времён” – вот история успеха Жана Виго. Субтильный самоучка, унаследовавший от одиозного папаши рупор гошистских идей, он был болен туберкулёзом и авангардом, а прикончили его сепсис и поэтический реализм. Оставшись самолично единицей искусства в одном ряду с Рене Клером, Жаном Ренуаром и Марселем Карне, он меж тем едва ли отделим от трёхголовой советской гидры братьев Кауфманов. Младший, Борис, был оператором и соавтором всех его картин (а потом ещё и в Голливуде наснимал кучу забронзовевшей классики); средний, Михаил, постоянно выдаётся за Виго на фотографиях, любезно предоставляемых поисковиками; старший же, Дзига, определил понимание Жаном кинематографа как такового. Именно от вертовских “киноков” француз забеременел своими короткометражками, которые, наложившись на его внутреннюю тягу “довести фантазию до безумия”, появились на свет неровными и не всегда убедительными, но – живыми и настоящими. А началось всё с банальной необходимости заработать денег…
…Хлипкое здоровье вынудило Виго поселиться с невестой на Лазурном Берегу, а грядущее отцовство – судорожно искать возможности обеспечивать семью. Видя по опыту своих парижских знакомцев, что в киносфере крутятся неплохие средства, он на присланные тестем деньги купил камеру и, не зная почти ничего о том, как делать фильмы, заручился поддержкой чуть более опытного и идейно близкого оператора-иммигранта Бориса Кауфмана (ещё одного самородка без профильного образования) и студии “Франко Фильм”, готовой предложить им заказ. Заказан был видеобуклет о Ницце в рамках уже подзабытого цикла “Городские симфонии”, который бы привлёк в город туристов, готовых раскошелиться в местных радушных заведениях. К тому времени уже прогремела авангардистская симфония Руттмана о Берлине, а в нескольких тысячах километров от Ниццы неутомимый Дзига вовсю аранжировал свою “Симфонию Донбасса”, и Виго с Кауфманом на голом таланте и лишь ими обоняемом цайтгайсте радостно начали творить не для туристов, но для вечности.
Кадр из фильма “По поводу Ниццы”
Их Ницца – лицемерная развратница, отплясывающая на собственных похоронах. Киноглаз Кауфмана в режиме “документальной точки зрения” снимает гниющую жизнь врасплох, монтаж Виго выставляет её неприглядные стороны на всеобщее обозрение, неделя этой жизни сжимается в 22 минуты левацкого дискурса. Праздные буржуи, загорающие на набережных и пляжах, нарезаны вперемежку с трудягами-пролетариями и прокажёнными в грязных городских закоулках, расфуфыренные богатеи параллелятся со страусами, военный парад недвусмысленно раздроблен кадрами могильных крестов. Ещё не успевшая навязнуть на зубах магия кино, почерпнутая у тех же Вертова и Клера, превращает камеру то в затаившегося вуайериста, то в пьяного эквилибриста, насыщая тропами и без того метафорический язык фильма. Увенчано всё буйством карнавала со страшными рожами гигантских кукол, втаптываемыми в грязь тучами цветов и задорными танцовщицами, неистово отсвечивающими исподним. На рапиде Виго с Кауфманом отправляют всю процессию на кладбище, – и само собой, с треском проваливаются в прокате. Но зато оправдывают ожидания влиятельной столичной тусовки, что даёт им простор для дальнейшего продвижения поэтического реализма в массы…
…После немой чернухи, давшей жизнь целой куче подражаний во главе с ещё более анархистской бунюэлевской “Землёй без хлеба”, дуэт берётся за предложение студии “Гомон” снять звуковой спортивный ролик про главного французского пловца со смешным лицом и именем Жан Тарис. Девятиминутная лента должна была стать первой в целой серии экранного научпопа от Виго, но тот, неизменно импульсивный и торопящийся жить и творить (и, как мы знаем, не зря), бросит затею ради более амбициозных и личных прожектов. А “Король воды”, зачастую вовсе не принимаемый в расчёт при определении величины режиссёра, останется любопытным экзерсисом, на котором постановщик отточит приёмы для своих главных картин.
Кадр из фильма “Тарис, король воды”
По сути, это короткий видеоурок плавания. Бассейн, в нём плещется чемпион, фоном – его же комментарии о том, как это надо делать. Но куда денешь тягу к экспериментам, особенно если ты учился создавать фильмы по “Человеку с киноаппаратом”?! Потому тут и ускоренная, и замедленная, и обратная съёмка, объектив славит телесность, смакуя героя, бассейн бурлит и пенится, то Тарис наплывает на камеру, то камера – на Тариса… Пловец ихтиандром извивается под водой, пуская сновиденческие тучи пузырей и возвещая классический эпизод “Аталанты”, а под конец, внезапно облачённый в модный костюм с котелком, и вовсе уходит по воде в финальный титр.
Так Виго и Кауфман, с присущими им изяществом и выдумкой, снова остаются у разбитого корыта – без славы и денег, но с ворохом идей…
…Виго буквально слышал, как тикают его часики, и лихорадочно брался за кучу разных проектов (после его смерти осталось почти три десятка подробно разработанных сценариев), пока наконец не обрёл долгожданного спонсора и возможность что-то всерьёз предъявить этому миру. В результате свет увидел “Ноль за поведение” – если угодно, среднеметражная ода революции, основанная на собственных лицейских воспоминаниях режиссёра и на рассказах его отца о детской тюрьме. Вероятно, это стало бы полноразмерной лентой, если бы контролировавший съёмки “Гомон” не заставил команду лихорадочно снимать всё с одного дубля и свернуть работу в считанные дни. Однако и в таком виде картина оказалась, вероятно, самой знаковой в недолгой фильмографии Виго – и самым острым авторским высказыванием на волновавшие его темы.
Кадр из фильма “Ноль за поведение”
Жан и Борис к этому моменту уже вполне наигрались в авангард, потому оголтелое насилие над камерой и плёнкой с ориентацией на “кино-правду” уступило место стильному, взвешенному использованию технических изысков для создания подлинной социальной фантастики. История “юных дьяволят”, устраивающих бунт против закоснелого и бездушного руководства лицея, в общем и целом представляет собой набор сценок с паноптикумом нелепых извращенцев-надзирателей и пареньками, радостно творящими беспредел. Апофеозом их разгула становится сюрреалистичное слоумо-шествие в облаках перьев, с рогатинами и сверкающими отроческими причиндалами, напоминающее то ли языческий ритуал в психбольнице, то ли крестный ход в раю (что, впрочем, почти одно и то же). Женоподобный протагонист кричит в лицо угнетателям “à la merde!” (привет покойному папе, носившему псевдоним-анаграмму “Альмерейда”), французский флаг заменён “Весёлым Роджером”, и угадайте, что происходит с фильмом после его выхода.
Сын отвратительного государству анархиста снял анархистское кино? Запретить, конечно. Виго это предвидел, но отказался смягчать посыл – понимая, что у него может больше и не случиться шанса сказать что-то по существу. И не ошибся: вымучив на чужом материале выдающуюся, но убитую продюсерским монтажом “Аталанту”, Жан Виго умер и был забыт. Ровно до 1946 года, когда “Ноль за поведение” пустили-таки в кинотеатры. Там его увидел юный Франсуа Трюффо, вскоре ставший амбассадором Виго в “новой волне” и сделавший ему свой знаменитый оммаж – “Четыреста ударов”. В кипящем 1968 году Линдсей Андерсон резюмировал дух времени в вольном ремейке “Нуля” – “Если…” с Макдауэллом… Естественно, с годами память о Жане и осознание его фигуры как явления всё больше отодвигались на задворки тематических журналов и книг, заслоняемые новыми мастодонтами экранной культуры. Но нет-нет да и попадут в прокат какие-нибудь безобидные “Хористы” – и даже простые пролетарии вроде нас с вами вдруг с удивлением обнаружат, что “Виго” не просто имя с позабытых гиковских интернет-страничек, но часть ДНК искусства, называемого Кинематографом.
