Следуй моему гласу
Вокс люкс (Vox Lux), 2018, Брэйди Корбет
Александра Шаповал – об одной из наиболее примечательных премьер прошлогоднего венецианского кинофестиваля
Молодой американский режиссер Брэйди Корбет стал известен после выхода дебютной картины «Детство лидера». Тогда о нем заговорили, как о «новом Ханеке». Второй фильм режиссера, «Вокс Люкс», впервые показанный в прошлом году в Венеции, вызвал новые ассоциации, с Триером. Что забавно, в свою бытность актером Корбет снялся у обоих: в «Забавных играх» и «Меланхолии» соответственно. От знаменитых «учителей» у кино Корбета — острое ощущение вертикальности: среди победившего царства постдока, нового реализма, с его вниманием к «маленькому человеку» и его проблемам, он не стесняется и не боится быть осмеянным, снимая кино о масштабном, феноменальном, стоящем высоко над человеком, притом остающееся и камерным, и личным.
Густое, материальное ощущение Рока, расставляющего на доске Судьбы маленькие человеческие фигурки, неотступно преследует с первых минут «Гласа света» (так можно перевести с латыни название фильма). Из темноты возникает спокойный, неумолимый закадровый голос (Уиллема Дефо), в том числе напоминающий о рассказчике «Догвилля». Используя сложную, литературную, книжную лексику (отличие всего фильма), он словно погружает зрителя в философский трактат о грехопадении, большой исследовательский текст о состоянии умов последних декад. Плотная музыка, физически создающая тревогу (композитор Скотт Уокер писал такую и для «Детства лидера»), окутывает детские видео героини накануне Миллениума, прерывающиеся помехами пленки. В кажущемся спокойным американском дворе — в самом углу кадра, на запасном колесе припаркованного автомобиля, прячется череп, а кларнет в руках учительницы музыкального класса вскоре срифмуется с оружием, которое принесет в школу один из учеников.
Селеста (Натали Портман) — культовая поп-икона, чья звезда зажглась в юности, после того рокового школьного расстрела. Чудом выжившая, получившая ранение в шею, вызвавшее позвоночную травму и необходимость носить вечный чокер, девочка (Селеста в детстве — Рэффи Кэссиди, уже красиво певшая в «Убийстве священного оленя») перенесла свои чувства в песню о случившемся. Песня превратилась в национальный гимн скорби по жертвам теракта, а Селеста начала восхождение по поп-лестнице: студийные записи, новые альбомы, контракты, мировые турне. Самоотверженно поддерживаемая старшей сестрой Элеонорой (Стейси Мартин) и безымянным менеджером (Джуд Лоу), дантовским «проводником в новый, удивительный процесс», Селеста оказалась тем, кем (и чем) она оказалась сегодня. И лик её страшен.
Кадр из фильма “Вокс люкс”
Рождение звезды (а многие уже пошутили, что «Вокс Люкс» — это «Звезда родилась», снятая Ларсом Фон Триером) демонстрируется не в производственном жанре (под лозунгами «Труды и дни», «Ни дня без песни» или «Сделай себя сам»), но разворачивается словно по касательной к героине, помимо ее воли. А источником воли становится что-то настолько большое и грозное, что незримым, но явственным предзнаменованием Апокалипсиса растекается внутри всей ткани фильма, задавая ему тональность античной Трагедии. На наших глазах творится не становление профессионала, но становление Антихриста; частная история становится отражением общей. Селеста становится зеркалом массовой «потери иллюзий» целой нации, а шире — и всего современного мира.
Деление повествования на главы, которое раздражает некоторых своим пафосом — не элемент триеровской игры, но необходимость, исходящая из характерной для Корбета оптики, пост-взгляда сверху. Молодого режиссера интересуют не истории, но явления (культурные, исторические, социальные) — и феномены (диктатуры и массовой культуры, на каждый из фильмов). Он мыслит крупностями: поколениями, портретами времени, выводами. Масштаб задан изначально: глядя на хроникальные военные вставки в «Детстве лидера» — или на громады возвышающихся зданий Нью-Йорка, куда впервые приехала 14-летняя Селеста, начинающая свой путь, мы подспудно чувствуем вертикаль Истории, довлеющей над личностью. Взглядом сверху время отматывается назад, воссоздаются причинно-следственные связи, систематизируются маленькие, даже незначительные события — ключевые точки, которые могли привести к возникновению явления. Для будущего диктатора Прескотта — это «вспышки гнева» (Tantrums), в случае поп-иконы Селесты — зарождение и перерождение (Genesis и Re-genesis). Вокруг этих точек и собираются главы.
Детство по Корбету — лицо грядущего, потому в него нужно тщательно всматриваться. Детские травмы порождают кошмары будущего. Страшные сны становятся ключевыми: если маленькому Прескотту снится мир, в котором «нет матери» (ее символическое убийство породит тоталитаризм, чьи коридоры и лестницы впервые запетляют в том сне), то для юной Селесты станет явью другое видение. Стремительно несущийся в никуда тоннель, в котором девушка на мотоцикле переезжает тела своих двойников («не мертвые, но безжизненные» — подчеркивает она) — предсмертное путешествие по нисхождению в загробное царство, царство уничтожения самости, голоса, и слияния с миром симулякров. Детские персонажи у Корбета кажутся провидцами будущего и его заложниками: ухватывая отсветы большой Истории, которая превратит их в ничто, они выбирают стать всем. Бегут от ничто, потому что особенно его чувствуют. И там, и там присутствует тошнота, и сартровская ее природа очевидна.
Кадр из фильма “Вокс люкс”
Во сне Селеста знала, что не умрет, но боялась отправиться в то место, «где никто не знает моего имени». Страх вечного забытия порождает маниакальную потребность во внимании, главной монете нынешнего века. Чтобы твое имя знали, нужно создать максимально «беспощадный и вызывающий зависимость» опыт, создать новую религию. В само-репрезентации взрослой Селесты звучит претензия на божественность, создание нового «Нового Завета». Поп-музыка — религия нового века, заменившая строгие лики святых на блестящие маски поп-икон, за которыми скрываются травмы, потерянность и пустота. Маски — еще один всплывающий элемент в творчестве Корбета. Мать будущего диктатора надевает белое полотно на лицо, участвуя в церковном шествии; Селеста — полотно блестящее, которым впоследствии прикроются будущие радикалы, расстреливающие людей на хорватском пляже. Новые пророки рождают терроризм: разрастающийся от бытового — до мирового, под знаменами нового Крестового похода, за заголовками и вниманием.
Натали Портман играет великолепно: она создает поистине омерзительный, само-зацикленный, издерганный стимуляторами и алкоголем, психопатический и безумный, демонический образ звездной оболочки, в чьих блестящих нарядах и перьях уже не осталось ни капли жизни. Ее зализанные прически и сверх-яркий макияж напоминают о рокерской боевой раскраске грустного подростка, устроившего первую бойню в ее жизни. В каком-то смысле, он не только породил ее успех, но и стал ее ролевой моделью: моделью разрушения тела, выпуска душ спусковым крючком автомата. Перед кровавым крещением он тоже отчетливо повторял свое имя. Оружие Селесты — ее голос, выдающий «больше топовых хитов, чем пуль в магазинах AK-47», но и он уже не так значителен, как ее имидж: ее интервью, ее самоподача, ее хайп. Жажда обнажить и собрать души паствы — комплекс маленькой, обиженной девочки, рано распрощавшейся с детством. Ликование толпы, внимание мира — обретение детства, равноправный обмен энергиями: отдача — получение.
У Селесты есть дочь Альбертина, родившаяся по недоразумению, когда мать сама была еще ребенком. Тот усталый рокер, лежа с которым на крыше отеля, смотрели в небо, мог бы стать «важным человеком»: заставить прошлое, на которое всегда оглядываешься, наконец уступить место будущему. Но он стал лишь случайным попутчиком, «плохой удачей» — и теперь времена завязли друг в друге, а место «важного человека» заняли «30.000 моих маленьких ангелочков». Игра сменяющихся видеофоном слов на концерте Селесты: Past Present Future — и перечисление времен, и признание: «прошлое представляет будущее» — демонстрирует это вышедшее в круг дьявольское движение («Мне кажется, что я постоянно вращаюсь» — предвидит будущее выздоравливающая после травмы девочка).
Молодого режиссера интересуют не истории, но явления (культурные, исторические, социальные) — и феномены (диктатуры и массовой культуры, на каждый из фильмов). Он мыслит крупностями: поколениями, портретами времени, выводами.
Реалистичность персонажа Альбертины подспудно кажется призрачной: сыгранная, как и Селеста в юности, Рэффи Кэссиди, девочка кажется навязчивым воспоминанием поп-дивы о себе самой, раздражающим напоминанием о том, к чему уже никогда не вернуться, тяжелым грузом «слишком человеческого» посреди вершащегося сверхчеловеческого. Селеста не слышит ее голос, не замечает желания поговорить с матерью — с высоты своего Олимпа она уже видит не людей, но их функции, сбои системы и теории заговора по разрушению ее карьеры; третирует и оскорбляет сестру, добровольно ставшую ее тенью. Селеста — давно не человек, но дух времени: ее настоящее — «блеклое время, которое достигло предела своего круга и замерло — и пока не ясно, какую форму оно, или она, может принять». Оно, или она — сращенные навечно, друг другу равные. Недаром первый ее большой успех связан с 9/11, а перерождение — с новыми терактами: она питается энергией ужаса масс, чтобы преобразовать ее в «положительные» эмоции, заставить «не думать», но «чувствовать себя хорошо», преодолеть время, но остаться в нем.
Взвалившая на себя бремя Спасителя, Селеста являет символическое чудо — финальный концерт, специфическое, дышащее ядовитым неоном, странное шоу (оригинальные песни для фильма, написанные певицей SIA, спела сама Натали Портман), звучащее механическим карнавальным реквиемом по настоящим чувствам, которые когда-то лежали в основе ее музыки. Рассказчик безжалостно и избыточно добавляет: в обмен на жизнь Селеста отдала душу дьяволу, получив миссию — нести перемены наступающим поколениям. Готовность разговаривать с Дьяволом, сидящим внутри, от лица всего мира — и есть то таинственное «что-то», что загадочно отличало Селесту — и многих других великих злодеев и гениев — от других детей.
