Все против всех
Армен Абрамян оперирует Гоббсом в рассказе про обычных людей, совесть и быдло в хоромах
Отойдя от метафорических изысканий, обращённых к вечности, Андрей Звягинцев перешёл к проблемам сегодняшним и узнаваемым по атрибутике. Характеристикой героям его «Елены» просится расхожий оборотец «обычные люди». Обычный вальяжный богач женат на обычной нищей медсестре. И хоть женаты они не первый день, понимают друг друга с полуслова, но богач так и остаётся богачом, а нищая нищей. Раздельные спальни не виноваты. Пропасть отчуждения куда глубже и куда дальше. Демонстрация взаимоотношений пожилых супругов со своими (не совместными) детьми позволяет рассуждать о поколенческой преемственности, о непреодолимом классовом непонимании. «И последние станут первыми» говорит Елена супругу, а он, еле живой после инфаркта, смеётся.
Война богатых против бедных в рамках бытовой обыденности — не новаторство Звягинцева, но в кинематографическом послании и нет напыщенности пророка от искусства. А ведь переиначенные тезисы Гоббса располагают к морализаторству. Нельзя сказать, чтобы без морали совсем обошлось, но мораль эта вытекает непосредственно из самого сюжета, суть которого — преступление. Преступление спонтанное, халатное и жестокое, не имеющее оправданий. Нутро интеллигента требует соответствующего наказания. Пусть не по закону, не по Достоевскому, но хоть какого-то приговора. Андрей Звягинцев — к тому же российский интеллигент (собственно, иных в природе и не существует), а значит, на ментальном уровне полагает, что все богатеи — воры, все бедняки — быдло и подонки. Честность режиссёра в нескрываемости названной позиции. Честность фильма в попытке эту позицию преодолеть.
Москва и в центре, и на окраине остаётся Москвой — средоточием единых страстей и одинаковых интересов
Завораживающая камера Кричмана поочередно показывает нам один день из жизни Елены, затем её супруга Владимира и т. д. Все персонажи получат свой кусочек эфира, дабы составить о себе исчерпывающее представление. Несмотря на логичное различие в деталях жизненного уклада социальных классов, картинка не меняет цветовой тональности, повествование не сбивает ощутимой дистанции. Москва и в центре, и на окраине остаётся Москвой — средоточием единых страстей и одинаковых интересов. Звягинцев не скрывает и типичности взгляда провинциала. Используя фактуру реального города, он превращает его в модель привычной метафизической вселенной, характерной для ситуаций в «Возвращении» и «Изгнании». На первый план выходит не репортажная «правда-матка», а безличный саспенс, достигаемый, в том числе и минималистичными композициями Филипа Гласса. Религиозная символика апокалиптического характера помогает в замысле уравнять всех против всех, не проводя черту между хорошими и плохими. Люди как люди. Равнодушные, маленькие, но и настоящие, любящие. В «Елене» нет омерзительной чернушности, вкладываемой современными российскими «творцами — диагностами». Как Надежда Маркина и Андрей Смирнов сообщают бесподобным исполнением теплоту своим неоднозначным персонажам, так и Андрей Звягинцев не брезгует им же обобщённой юдолью.
Преступление совершено. А как же совесть? Есть она родимая, куда ж без неё! И лошадка мёртвая за стеклом электрички и обесточенный внезапно квартал заставляет за сердце хвататься. А сердечко болит, щемит душеньку тревогами и сомнениями. И что? Живем, как и раньше жили. Гадим, за гадливости свечки пред ликами святых в церкви ставим и продолжаем гадить. Быдло осталось быдлом и в хоромах. Беспечные так и не научились распознавать лукавое в бытовых мелочах и подспудном отношении. Телевидение подменило моральные ориентиры и накрыло все слои общества зомбической беспрерывной говорильней. Разве что младенец, обретший сонный покой на огромной кровати в непривычно просторной комнате, будет жить как-то по-другому. Но когда это будет… Да и будет ли вообще.