Meet the Postcriticism

THE SIMS, SYSTEM FAILURE

Глеб Шашлов смотрит Матрицу, как будто в первый раз, потому что всякий раз – как первый

Мир на пороге миллениума, пик развития цивилизации: сознание людей существует алгоритмами в неосязаемой, невидимой, необоняемой и периодически невкусной тюрьме запрограммированного бытия, а тела биологическими батарейками подпитывают механических триумфаторов на два столетия позже. Матрица — виртуальная среда, фальшивая жизнь, циничное издевательство слишком хорошо перенявшего некоторые черты своих создателей искусственного интеллекта. Томас Андерсон — будущий спаситель человечества, днем в поте лица работает на ИТ-гиганта, платит налоги и тимуровски помогает консьержке выносить мусор, а ночью персональным мессией криминальной микровселенной совершает всевозможные киберпреступления под теперь уже культовым никнеймом «Нео». Антивирусные спецслужбы выходят на героя одновременно с группой лысого, темнокожего и загадочного международного террориста Морфеуса. Первые недвусмысленно зашивают ему рот и запускают в пузо недвусмысленного жучка, а вторые вынимают жучка, очаровывают цитатами из Кэррола и хитрым пеленгом вытаскивают в чудовищно несимпатичную, но единственно настоящую реальность, которую и предстоит спасать.

Сейчас, наверное, тяжело в это поверить, но в свое время «Матрица» изрядно удивляла. Начинаясь невыносимо зеленым нуаром, детективными полунамеками и нестареюще замечательными рапидами, фильм крутых братьев Вачовски подкупает бесстыднейшим заигрыванием не со всеми, но с каждым. Сообщите миллионам, что с этим миром что-то не в порядке, и миллионы станут вашими навсегда, с потрохами. Стихийный солипсизм и бойкая анархистская риторика околдовывают, и здоровая доля глянцевой привлекательности «Матрицы» заключается именно в умении существовать на одной волне с практически любым зрителем, говорить на его языке и с навыком опытного фокусника манипулировать сознанием с помощью белых кроликов и несуществующих ложек. В центре — монументальнейшая, фундаментальная метафора бунта против разнообразных систем, вспомогательными средствами мешанина из известных философских вопросов и вездесущий постмодерн. С гусарской лихостью отсекается диалектика Азимова, игра в бога по умолчанию принимается обреченной на провал. Одной мимоходной репликой уничтожаются общественные институты: рутинность работы, бесполезность экономики, утешительная лживость религии и дезинформация телевидения объявляются тюрьмой для мысли, и есть в этом мощная, энергичная, локомотивная наглость. Деструктивное мировоззренческое попурри без ответов играет поднимаемой проблематикой через эстетику так динамично, что нет не только времени, но и повода задуматься. Но ни в коем случае не стоит обманываться нарочитой поверхностностью высказываний — цена реальности, зигзаги фатализма и пре-декартовый демонический скептицизм показаны через выпуклые, максимально эффектные, исчерпывающе каноничные образы.

Содержание само по себе есть углублённая в себя форма — мысль, вокруг которой выстроил творчество Тарантино, никогда не была столь кристально ясной, как у братьев Вачовски

Такого существа, как человек, больше нет: библии нового мира — справочные руководства – определяют его как «пользователя». Люди стали сырьевым придатком собственных гаджетов, и при всей не подвергающейся сомнениям любви к обществу информационному, предпочитающему рабской сытости голодную осведомленность, Вачовски по-доброму саркастично относятся к гиподинамичному поколению аватарок и постов: невозможно не узнать себя, обязательного завсегдатая виртуального пространства, в меланхоличном монологе одного из героев: «Я не вижу символов, привык.. Вижу блондинку, брюнетку, рыженькую..» В «Матрице» нет ни одного лишнего слова или лишней сцены — и даже при качественном неприятии идейности фильм способен взять свое исключительно количеством. Феерично обтекают и перетекают друг в друга символика религиозная, гиковская и задорно-философичная, давая на выходе кино, ни много ни мало великое с точки зрения меметичности и краеугольности метафор. Обоюдоострый, замкнутый уроборосом символизм оборачивается высказыванием обо всем сразу и ни о чем конкретно, памятником прямолинейной вау-упоительности девяностых и монстроузной условности антиутопий. Компьютерная среда пародирует социальные отношения, общество функционально пародирует виртуалити, а по сути они — одно и то же, и в этом прелесть и кошмар.

Но не троллингом единым жива «Матрица»: сюжетной первоосновой остается классический роман воспитания. Чудесный Нео, находящийся в единственно уместном состоянии — состоянии перманентного изумления, и его всемудрый и всеблагий учитель Морфеус образуют одну из самых запоминающихся экранных пар системы «сенсей — избранный» ever. Первый покоряет сердца широко распахнутыми глазами и лицом вечного ребенка, наивно путает лево и право, непередаваемо круто колошматит своим божественно чугунным лбом бетонную стену системы и восхитительно ломает шеи враждебным антивирусным алгоритмам, а второй с дьявольской, сверхъестественной ловкостью ведет диалог, радует неподражаемо преподавательскими интонациями и для этого даже с инверсией говорить не обязательно ему. И такие они классные и обалденные, что задвигают куцую любовную линию на третий план и делают ее совершенно необязательной, несмотря на сексуальное напряжение и разряжающую раздачу свинца под волшебно химических Prodigy. И не надо было продолжать, право, с богоискательностью оставшихся частей трилогии — самые лучшие представители важнейшего из искусств всегда находятся в шаге от безвкусицы, а механизм «Матрицы» оказался до неожиданного тонок. Вся его сила в латексной пафосности и всеохватной стилистике, в здоровой наглости, убийственной серьезности и непередаваемом апломбе — том самом, который заставил предположить, что пик цивилизации будет задолго до айфонов.

Неизвестно, что было раньше — яйцо или курица. Также неизвестно, что появилось первым — идея «Матрицы» или ее эстетика. Главное же, что симпатичная машинная логика, вполне убедительно сравнивающая человечество с раковой опухолью с присущей Эй-Ай очаровательной негуманоидностью — вовсе не то, что запоминается в первую очередь. Изящество, с которым бунту машин устраивается Green Screen of Death — вот что главное, а понимание прямо скажем, не поражающей воображение глубины приходит несколько позже. Исповедуемое Энди и Ларри чувство прекрасного — это то, что только через абсолютную крутизну можно осмыслить вселенную, черный цвет идет ко всему, а хром и кожа никогда не выйдут из моды. Содержание само по себе есть углублённая в себя форма — мысль, вокруг которой выстроил творчество Тарантино, никогда не была столь кристально ясной, как у братьев Вачовски. Целые жанры и киноэпохи раскрываются в кратких и хлестких монтажных фразах — как вся квинтэссенция спагетти-вестернов прямым импульсом неизбежного узнавания откликается в сознании на сцене в подземке. Как сказал Морфеус — увы, нельзя объяснить, что такое Матрица — но можно показать — он, как и все в не самом сложном, но чертовски интересном мире, придуманном братьями, разговаривает исключительно афоризмами.

Все мы смотрим кино ради моментов — это финал «Назад в будущее» и начало «Такси-2», это «I’ll be back» в исполнении Арни и Лео, обнимающий Кейт на носу «Титаника». Это моменты, на которых ощущаешь себя Гарри Поттером, которому только что сообщили, что он — волшебник, и воздушный шар распирает изнутри. Кажется, именно Энди и Ларри Вачовски впервые удалось создать фильм, состоящий из таких моментов целиком.

матрица

Глеб Шашлов

Яндекс.Дзен
| |
Автор: |2019-01-05T13:47:42+03:0013 Февраль, 2014, 15:08|Рубрики: Подборки, Статьи|

Автор:

Postcriticism
Коллективное бессознательное
Сайт использует куки и сторонние сервисы. Если вы продолжите чтение, мы будем считать, что вас это устраивает Ok