Если бы Шекспир жил в России, или жизнь по-прежнему театр
Добрыня Никитич рассказывает о метаморфозах прозы, превращающейся в водевиль
Самая известная неверная жена литературы несет свой изменнический крест давно, но неизменно скорбно и безысходно, гулко ступая от греха к расплате. Тема каноническая, люди серьезные, не до шуток, в самом деле. Однако по версии Джо Райта «Анна Каренина» — это цветастый водевиль, шумный и невероятно нарочитый, тонкий и удивительно пронзительный. Он ураганом проносится через интригующий адюльтер изголодавшейся по чувственным ощущениям женщины и блистательного офицера, рассыпаясь жемчугом по голым плечам неверной, а затем паучьей тоской в виде черной вуали наползает на красивое британское лицо. Здесь эмоции утрированы до экзальтированной болезненности, движения показательно неестественны, а головные уборы таки выдают национальность труппы — шекспировское видение жизни царит в этой постановке, где условность выступает наравне с остальными актерами, неожиданным унисоном с замыслом автора исполняя партию показательных страстей человеческих.
Райтовский спектакль неизбежно столкнется с зашоренным ретроградством, выпестованным осознанием собственной русскости и ее непостижимости для сторонних народов
Райтовский спектакль неизбежно столкнется с зашоренным ретроградством, выпестованным осознанием собственной русскости и ее непостижимости для сторонних народов. Гнетущий взгляд классика из-под косматых бровей отнюдь не располагает к вольнодумству в отношении его героев, припечатывая к стенке монументальностью произведений и традиционно удобными толкованиями. Подобный пиетет едва ли трогает Райта — он церемонно сдвигает акценты, подобно разрисованным деревянным кубикам с буквами, рисуя не запутавшуюся в хитросплетениях общественной морали жертву, но женщину-гормон, виноватую в своей погибели, вопреки стараниям человечного мужа и не по годам зрелого любовника; преступное чувство осязаемо плотско, а идиллический антуражем поцелуй на деле оказывается едва ли не самым асексуальным за последнее десятилетие. Однако при этом высший свет по-прежнему безжалостен и холоден, Стива щеголяет роскошными усами, и Левин обретает внутреннюю свободу в достоверно бескрайних пейзажах — «Каренина» вышла стильной дамой, старательно выводящей тонким звонким голосом такие родные люли-разлюли, пусть и с заметным акцентом. Метаморфоза крупной прозы, превратившейся в театральную инсценировку, сродни необычной эволюции красивой бабочки в совершенно новый подвид, столь же приятный глазу, но совершенно другой по своей природе. Гринписовцам пора встрепенуться, пока этому уникальному созданию не оборвали все крылышки.
